– Сэр!

      Кадет Себастьян Уильямс ворвался в кабинет генерал-майора Фрэнка Дорриена. Лицо побелевшее, волосы растрепанные, форма в безобразном виде. Губы Фрэнка Дорриена искривились: вопиющее нарушение устава!

      – В чем дело?

      – Принц Ахилл, сэр!

      – Принц Ахилл? Вы имеете в виду офицера-слушателя Константиноса?

      Уильямс потупился.

      – Да, сэр.

      – Ну и что с ним?

      На какой-то ужасный миг генералу Дорриену показалось, что Уильямс сейчас расплачется.

      – Он мертв, сэр.

      Генерал-майор смахнул невидимую пылинку с кителя. Высокий, худой, с жилистой фигурой бегуна-марафонца и с угловатым лицом, казалось, что оно высечено из кремня, генерал Дорриен смотрел на Уильямса совершенно бесстрастно.

      – Мертв?

      – Да, сэр. Я нашел его… повесившимся. Только что. Это ужасно, сэр! – Кадет Уильямс задрожал. Господи Иисусе, ну и стыдобище.

      – Проводите меня.

      Фрэнк Дорриен взял свой потертый атташе-кейс и пошел вслед за потрясенным кадетом по коридору без окон в сторону казарм. Юноша то ли шел, то ли бежал, руки и ноги у него дергались, как у марионетки на перепутанных веревочках. Фрэнк Дорриен покачал головой. Солдаты, вроде кадета Себастьяна Уильямса, воплощают в себе все то, что неправильно и плохо в современной армии.

      Никакой дисциплины. Никакого порядка. Никакой на хрен отваги.

      Целое поколение болванов.

      Ахилл Константинос, греческий принц, такой же мерзкий тип. Испорченный, наглый. Похоже, эти юнцы думают, будто служба в армии – это какая-то игра.

      – Вон там, сэр. – Уильямс показал на мужской туалет. – Он все еще… я не знал, нужно ли мне обрезать веревку.

      – Благодарю вас, Уильямс.

      На лице Фрэнка Дорриена не отражалось никаких эмоций. Генералу было за пятьдесят, седой, с прямой спиной, прирожденный солдат. Его тело было результатом целой жизни, полной безжалостной физической дисциплины, оно идеально дополняло строго контролируемый мозг.

      – Свободны, можете идти.

      – Сэр? – Кадет Уильямс растерянно затоптался на месте. Неужели вы действительно хотите, чтобы я ушел?

      Себастьяну Уильяму совсем не хотелось снова увидеть Ахилла. Труп принца навеки запечатлелся в его памяти. Раздувшееся лицо с выпученными глазами, тело, свисавшее с балки, было похоже на чучело Гая Фокса в Ночь костров[1]. Наткнувшись на него, Уильямс перепугался до смерти. Может, по документам он и солдат, но ему еще не доводилось видеть мертвецов.

      – Вы оглохли? – рявкнул Фрэнк Дорриен. – Я сказал «можете идти».

      – Да… Есть, сэр.

      Фрэнк Дорриен дождался, пока кадет Уильямс уйдет, а затем открыл дверь в туалет, и первое, что увидел, – это сапоги юного принца, болтавшиеся на уровне глаз перед открытой кабинкой. Уставные, черные, прекрасно начищенные. С точки зрения генерала Дорриена, образец красоты.

      У каждого кадета Сандхерста должны быть такие сапоги.

      Дорриен поднял глаза. Форменные брюки принца были испачканы. К несчастью, в момент смерти кишечник часто опорожняется. Последнее унижение. Учуяв мерзкую вонь, Дорриен поморщился.

      Взгляд поднялся еще выше, и генерал-майор посмотрел в лицо мертвого юноши.

      Принц Ахилл Константинос смотрел на него широко раскрытыми в момент смерти остекленевшими карими глазами. Застывший взгляд словно спрашивал: неужели этот мир может быть таким жестоким?

      Глупый мальчишка, подумал Фрэнк Дорриен.

      Сам Фрэнк был хорошо знаком с жестокостью, поэтому ничему давно не удивлялся, а вздохнул не из-за трупа, а из-за того дерьма, в которое они влипли. Член греческой королевской семьи покончил жизнь самоубийством. В Сандхерсте! Повесился, словно обычный воришка. Как трус. Как ничтожество.

      Грекам это не понравится. И британскому правительству тоже.

      Фрэнк Дорриен четко развернулся, спокойно отправился в свой кабинет и взял телефонную трубку.

      – Это я. Боюсь, у нас возникла проблема.