При живом —

      и не знать отца!..

      Помню,

      жалко дрожал мой почерк:

      Неокрепшей рукой юнца

      Выводил я:

      «Скучаю… очень!..»

      Как же так! И по чьей вине

      С давних пор

      и по наше время

      Прорастает, как злак

      в стерне,

      Безотцовщины горькой

      семя?

      …Хлопнул дверью

      и вышел вон,

      Оставляя в наследство сыну

      Детство,

      втиснутое в вагон,

      И дороги —

      длиной в Россию.

      Эх, сады-огороды чужие!..

      Только рано сумел

      я понять,

      Что достойней бутылки пустые

      На кино да на хлеб собирать.

      …Мужики вечерами

      сходились.

      Пили дрянь, запивали

      водой.

      Толковали, клялись,

      матерились.

      Снова пили…

      и долго порой

      Я глядел в их угрюмые спины,

      Понимая мальчишьим

      умом,

      Что вино для них —

      скрытая мина!

      Мой отец подорвался

      на нём.

      Вот и мама не раз говорила:

      – Что за руки имел он,

      сынок!

      Эх, не пил бы!..

      – Тогда бы простила? —

      И глаза отводил в потолок…

      Мне от памяти некуда

      деться

      И ни сбросить её,

      ни продать,

      И несу я осколочки

      детства,

      И не в силах ладони

      разжать!

      А вверху,

      неподвластная тленью,

      Над дорогой

      без края – конца

      Много лет между светом

      и тенью

      Бродит горькая правда

      отца.

      Помнишь, мама, дороги,

      Дороги цыганские наши?

      Эту жизнь кочевую

      Едва ли удастся забыть.

      Воздух южных окраин

      Казался нам

      чище и слаще,

      И тащился за нами

      Багаж —

      Неустроенный быт.

      Сколько раз ты гадала

      О счастье —

      высоком, как небо!

      Только всё выпадало:

      Дорога… нежданный удар.

      Когда тихо я плакал

      От голода,

      В поисках хлеба,

      Помню, лучшие платья

      с утра

      Ты несла на базар.

      О как буйно цвели

      По весне краснощёкие розы!

      И теперь,

      лишь с годами,

      Отчетливей вижу,

      ясней

      Твою трудную молодость,

      Где одиночества слёзы

      Нелегко было скрыть

      От себя,

      от меня,

      от людей.

      Да, родная, у жизни

      Законы порою жестоки.

      И не с тех ли далёких,

      Поблекших от времени лет,

      Залегли у тебя под глазами

      Морщинки-дороги,

      Как любви материнской

      Печалью наполненный

      след.

      …И вспыхнул свет иного бытия!

      Стою один —

      задумчивый и строгий.

      Какая-то старуха на дороге.

      Остановилась,

      смотрит на меня.

      – Ты чья, бабуся? —

      Слышится в ответ:

      – Ах, внучек, Я – ничья.

      Мне тыща лет.

      Я схоронила твоего отца.

      Познала смысл начала и конца…

      – Да кто же – ты?

      – Твоя живая память,

      Дремучая,

      как философский камень.

      Расшевелишь и —

      поползут на свет

      Видения давно ушедших лет.

      – Зачем пришла?

      – Ты сам просил о том.

      Устала я. Присядем…