Мечты о светлой и святой любви,

      И давешнее упованье счастья,

      И долгие мучительные ночи

      Во мраке безнадежного ненастья

      Раз навсегда чужими показались,

      Чужими показались…

      Ничто, ничто не утешало сердца:

      Ни жажда славы и ни бремя власти,

      Ни деньги, ни возвышенные страсти,

      Ни тяга к наслажденьям, ни святая

      Томительная боль

      Страдания и самоотверженья.

      И все вокруг поблеклым и движенья

      Лишенным, ненадежным, точно дым,

      Невыносимо скучным и пустым

      Мне показалось.

      И все навеки сделались и чужды,

      И далеки необратимо,

      И в сердце – камень, тяжкий и холодный,

      И мир что камень, тягостный, бесплодный,

      И мысли были тяжелы, как гири,

      И небо плакало, и плакал я.

      И в чуждом и холодном этом мире,

      Отвергнутый, опустошенный,

      Я сам себе – угрюм и недвижим —

      Вдруг показался чуждым и чужим,

      А слезы, собственные слезы —

      Издевкой обернулись.

      Да, я плакал,

      Но что творится с собственной душой,

      Улавливал и видел, как чужой.

      И мрак лежал окрест меня, и в сердце

      Моем обманутом опять сгустилась ночь,

      Холодная, тяжелая, что камень,

      И горькая, и мне уже помочь

      Никто не мог,

      И не искал я в отдаленьи свет.

      Никто не ведал, сколько я вкусил

      Печалей, бед.

      И мир был нем – отныне и навеки, —

      И я лежал, заблудший и без сил,

      Один – необратимо, безвозвратно,

      Безвестный, безымянный, в глухомани…

      «О вечная свобода, – еле слышно

      Сухие губы вымолвили, – смерть!»

      И этот шепот вовсе не был горек.

      К земле прижавшись, жаждал испытать я —

      Земля откроет мне свои объятья

      И ласкою нелживой приласкает,

      И страшное дыхание могилы

      Мне показалось сладостным, как будто

      Оно дыханьем материнским было,

      Когда еще дремал я в колыбели

      И надо мною, полные любви,

      Звенели песни мамины, звенели…

      «Смерть», – я шепнул, и приняла душа

      Ее с любовью, словно слезы мамы,

      Сочувственные, нежные.

      И сила,

      Неведомая мне, перенесла

      Меня в такие дальние края,

      Где и во сне ни разу не был я,

      И все забыл я в том краю далеком,

      Чужом, невозвратимом…

      И тьма с легчайшей ласкою укрыла

      Меня в каком-то царстве потайном.

      Жизнь показалась долгой, длиннокрылой,

      Печальной грезой, бесконечным сном,

      И поцелуем отроческим давним,

      И песенкою детской, у которой

      Названья нет…

      И радость, охватившая меня,

      Мне показалась грозной, данной свыше,

      Как если б день сполохами огня

      Во мне зажегся.

      И легкой обернулась жизнь земная,

      Как ручеек, сбегающий с горы,

      И как ряды весенних облаков,

      Не знающих ни горя, ни хандры.

      И так был ярок этот новый свет,

      Как будто только в нынешнем живу я,

      А прошлого и будущего нет.

      Мне показалось, что другое сердце

      Мою беду переживает, горе

      Баюкает мое, и напевает

      Утешные слова, и навевает

      Успокоенье в непрестанном споре

      С невзгодами.

      Мне показалось, что совсем другой

      О радости мечтает неподдельной,

      И слушает мой плач, и колыбельной

      Ласкает слух, и в бренном бытии

      Мои печали и мои заботы

      Своей душою ласковой и нежной

      И доброю

      Объемлет, как свои.

      И вскрикнул я легко и просветленно,

      И всей душой исторг благословенье

      Камням и водам, небу и земле,

      И сплел его с высокой песней звездной,

      И вечности с отрадой и любовью

      Я отдал жизнь свою.

      О