Есть в жизни каждой тайная страница,

      И в каждом сердце скрыто привиденье,

      И даже праведник, как бы во тьме гробницы,

      Хранит в душе былое угрызенье.

      Хоть быстрых лет исчезла вереница,

      Хоть победило наконец забвенье

      И чувства давние, дела и лица

      Поблекли в вихре новых впечатлений –

      Но всё же иногда тот призрак дальний,

      Неведомым послушный заклинаньям,

      На миг живой из сердца воскресает;

      Не грозный, не укорный, лишь печальный,

      Уже не в силах он карать страданьем,

      Но как он мстит! Как совесть он пугает!

      Я видел грозный сон. Не знаю, где я был,

      Но в бледной темноте тонул я, словно в море;

      И вот, как ветра вой, как шум от тысяч крыл,

      Зачался странный гул и рос в немом просторе, –

      И вмиг вокруг меня какой-то вихорь плыл,

      Кружился в бешеном, чудовищном задоре…

      То были остовы. Казалось, всех могил

      Все кости тут сошлись в одном ужасном сборе!

      О, этот прах!.. Он жил!.. Всё ближе и быстрей

      Меня он обвивал, и дикий, страшный хохот

      Порывами звенел над звяканьем костей.

      Вдруг голос прозвучал, как грома резкий грохот:

      «Пляши, о смерть! Ликуй! Бессмертна только ты!..»

      И я тонул один в разливе темноты.

      Я чувствую, во мне какой-то отзвук спит;

      Он разуму смешон, как детское мечтанье,

      Как сказочных времен неясное преданье…

      А, разуму назло, порою он звучит!

      Так в раковине звон далеких волн сокрыт:

      Прилива вечный гул и бури рокотанье

      Меж стенок розовых слились в одно шептанье,

      Но вся стихия там воскресшая шумит.

      Мы слышим этот шум – нет! этот призрак шума! –

      И в душных комнатах, средь дымных городов,

      К безбрежью синевы мгновенно мчится дума.

      Надежды мертвые счастливейших годов,

      Ваш отзвук никогда средь темных треволнений

      Не призовет опять лазоревых видений!

      К окну он подошел в мучительном сомненье;

      В руке – письмо от батюшки-царя;

      Но взор рассеянный стремился в отдаленье,

      Где тихо теплилась вечерняя заря.

      Без волн и парусов залив забыл движенье,

      Серебряным щитом меж синих скал горя,

      И над Везувием в лиловом отраженье,

      Как тучка, дым играл отливом янтаря.

      И Алексей смотрел на мягкий блеск природы,

      На этот край чудес, где он узнал впервой,

      Что в мире есть краса, что в жизни есть покой,

      Спасенье от невзгод и счастие свободы…

      Взбешен молчанием, Толстой за ним стоял

      И губы до крови, томясь, себе кусал.

      В невольном, сладком сне забылся Алексей…

      И вот его опять терзает речь Толстого:

      «Вернись, вернись со мной! Среди чужих людей

      Позоришь ты царя, отца тебе родного;

      Но кара, верь, тебя с наложницей твоей

      Найдет и здесь. Вернись – и с лаской встретит

      снова

      Он сына блудного. Простит тебе… и ей!

      В письме державное на то имеешь слово».

      И пред царевичем знакомый призрак встал,

      Как воплощенный гнев, как мщение живое…

      Угрозой тайною пророчило былое:

      «Не может он простить! Не для