Волк, ночью, думая залезть в овчарню,

                Попал на псарню.

           Поднялся вдруг весь псарный двор.

      Почуя серого так близко забияку,

           Псы залились в хлевах и рвутся вон на драку;

           Псари кричат: «Ахти, ребята, вор!»

                И вмиг ворота на запор;

                В минуту псарня стала адом.

                     Бегут: иной с дубьём,

                          Иной с ружьём.

      «Огня!» – кричат: «огня!» Пришли с огнём.

      Мой Волк сидит, прижавшись в угол задом.

           Зубами щёлкая и ощетиня шерсть,

      Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть;

           Но, видя то, что тут не перед стадом,

                И что приходит, наконец,

                Ему рассчесться за овец, —

                     Пустился мой хитрец

                          В переговоры,

      И начал так: «Друзья! К чему весь этот шум?

           Я, ваш старинный сват и кум,

      Пришёл мириться к вам, совсем не ради ссоры;

      Забудем прошлое, уставим общий лад!

      А я, не только впредь не трону здешних стад,

      Но сам за них с другими грызться рад,

                И волчьей клятвой утверждаю,

           Что я…» – «Послушай-ка, сосед»,

                Тут ловчий перервал в ответ:

                 «Ты сер, а я, приятель, сед,

           И волчью вашу я давно натуру знаю;

                А потому обычай мой:

                С волками иначе не делать мировой[16],

           Как снявши шкуру с них долой».

      И тут же выпустил на Волка гончих стаю.

      Пастух у ручейка пел жалобно, в тоске,

      Свою беду и свой урон невозвратимый:

                Ягнёнок у него любимый

                Недавно утонул в реке.

      Услыша пастуха, Ручей журчит сердито:

           «Река несытая! что, если б дно твоё

                     Так было, как моё

                Для всех и ясно, и открыто,

      И всякий видел бы на тенистом сем дне

      Все жертвы, кои ты столь алчно поглотила?

      Я чай бы, со стыда ты землю сквозь прорыла

           И в тёмных пропастях себя сокрыла.

                Мне кажется, когда бы мне

           Дала судьба обильные столь воды,

                Я, украшеньем став природы,

                Не сделал курице бы зла:

           Как осторожно бы вода моя текла

           И мимо хижинки и каждого кусточка!

           Благословляли бы меня лишь берега,

           И я бы освежал долины и луга,

                Но с них бы не унёс листочка.

      Ну, словом, делая путём моим добро,

      Не приключа нигде ни бед, ни горя,

                Вода моя до самого бы моря

           Так докатилася чиста, как серебро».

      Так говорил Ручей,