В мои двадцать-двадцать два, т. е. 1959–1962, у меня появился голос, но еще не было души. Короче, я писал стихи и начал было жить этой второй безопасной жизнью в приручаемых словах. Но что-то во мне просилось из воды на сушу, в застекольный хруст необратимых процессов, в жабры-раздирающее пение и кисло-сладкое беззаконие «ревльной жизни», приютившее Рембо. А может быть это от уважения к неСлову и Тьме (как не было слов в песнях моих хасидских предков).

      Итак, я запретил себе-ему записывать чувства, образы etc. Возможно было лишь произнести, т. е. только в несправедливом окружении собеседника, на милость его памяти и корысти, для защиты и соблазна. Так стали мои слова евреями слов, страхорождённые и без страха смертные.

      Как траппист кует из молчания звуком, так и я стал скульптурой своего молчания письмом. Вместо подлого бессмертия и второго шанса литературы, вместо истекания, я стал сам погоней и замыканием кривых.

      Так напрыгал я себе, как лягушка в молоке, маслице души.

      А ценою этому явилась моя неслучившаяся карьера малого московского поэта.

      C той славной преступной пары прошло более 20 лет.

      Пусть плеснётся здесь, в зеркальце несуществования, этот неживший, старший и страшный брат. Нижеследующее (с малыми сокращениями) – что осталась от него.

      Познание

      Познание – ученые ползут друг за другом по запаху.

      Куда ни посмотри на мир, в темной Стене открывается ход на всю ширину взгляда.

      Сверкают в отверстиях бледные зубы и звенят клинки.

      В достаточно большой куче навоза всегда есть жемчужное зерно, в любом достаточно глубоком колодце лежат ключи от всех мировых тайн.

      Все турбины в мире богов вертятся на энергии человеческих отношений.

      Надо познать все методы доказательства, чтобы знать, каким языком нельзя говорить с божеством.

      Существование Бога – это юридический вопрос доверия к опыту.

      Допустим, Бог решил все объяснить людям, – но было плохо со средствами связи. Он, скажем, сообщает по одной букве в тысячу лет. Пока мы просто беспокоимся между двумя буквами. Прошло 6 тысяч лет, а Бог начал с длинного слова.

      Боги живут в промежутках несравнимых миров. Бесконечность не есть очень много наших конечных предметов.

      Она создана из своих непостижимых кусочков.

      Познание – смотреть в огромную замочную скважину с подобающим страхом и завистью.

      Познание – террор относителъности, озарение и судорога лицемерия, жертвоприношение гипотезы.

      Как рожденный женщиной не страшен, так созданное человеком вызывает не более, чем родственническое любопытство, панибратство и зависть.

      Законы природы – выражение на лице Бога. Медленно меняется у него настроение. Что будет в пятом веке после нашей эры?

      Я видел один из прекрасных миров. Ничего не скажу о нем – я не доносчик. Когда-нибудь за это будут пытать.

      Позор Ницше, Метерлинку и Ньютону. Ах, прелесть молчать о совершенстве, ничего не запоминать и не повторять дважды.

      Компромисс между творчеством и «зачем ты это делаешь» происходит у меня даже раньше появления первых слов-добровольцев.

      Трудно тащить собственный труп, хоть бы и пять метров.

      Самоцель познания – компактность, уменьшение энтропии.

      Ассоциация пытается заменить два объекта новым третьим.

      Факты сублимируются в закон.

      Что есть Вселенная – разросшиеся ли это ветви травы или разросшиеся это корни травы? Что такое добро, длина ли это стрелы?

      Что такое зло, глубина пи это стрелы?

      Что есть Вселенная – условие ли задачи, записанное в эфире, или решение ее, записанное в явлениях?

      Готический метод – решать проблему в лоб, вглубь, объективно, как саранча. Метод дьявола – интуиция, случайный поиск. Трясти задачу, пока из нее не вывалится золотая монета.

      Всякая мысль вызывает отвращение, как одеяло, накрывшее пламя, как окрик свыше.

      За смертью, за первым глотком вечности следует познание второго смысла символов.

      Ежесекундно в нас сгорают александрийские библиотеки.

      Искусство проходить