Когда я возвращаюсь домой, мама готовит обед на кухне. Я не нахожу другого выхода: мне нужно заручиться ее поддержкой.

      Я протягиваю маме дневник. Она смотрит на запись, смотрит на меня и снова на запись.

      – Сынок! Ты мне показываешь дневник. Ты разве забыл, что я не читаю по-французски?

      Я не забыл, что мама вообще не умеет читать. Но я хочу ей дать понять, что дело обстоит очень серьезно.

      – Сынок! Ты что, наделал глупостей?

      – Меня исключили из школы.

      Сообщая о наказании, я опускаю голову, и на лице у меня еле сдерживаемое отчаяние. Мама тоже приходит в отчаяние, и мне становится стыдно, что я ее так мучаю.

      У мамы широко раскрываются глаза, и она хлопает себя по щеке.

      – Ой-ой-ой! Исключили из школы! Сынок! Что ж ты такое натворил?! Что же с тобой будет, если школа от тебя отказалась?!

      Я молчу, позволяя ей представить своего любимого сыночка нищим, выпрашивающим медяки на кусок хлеба, а потом продолжаю:

      – Меня исключили не навсегда. Только на два дня.

      Мама вздыхает с глубочайшим облегчением.

      – Ох-ох-ох! Как же ты меня напугал!

      Она уже готова мне улыбнуться, но вспоминает, что не все так уж у меня гладко.

      – Скажи, за что?

      Я излагаю ей свою версию событий, нажимая на начало, а не на продолжение, всеми силами изображая себя несчастной жертвой. Мама принимает мои объяснения, ей становится легче, и я чувствую, что не так уж я виноват. Моя версия, во всяком случае, ее устраивает. Я рассказал еще, как мучил меня директор. Поднимал за уши над землей.

      Мама снова хлопает себя по щеке. Я принимаюсь плакать, и она сразу же преисполняется ко мне сочувствием.

      – Папа меня теперь убьет!

      Мама погружается в размышление.

      – Знаешь, а мы пока ничего не будем говорить папе. У него и без того много забот. Подпиши сам и спрячь.

      Я прекрасно знаю, что для мамы просто нестерпимо скрыть что-то от мужа, но ей хочется защитить меня. Избежать в доме неприятностей.