Ночь. Метель. Вдоль тротуаров – сугробы. Горит одинокий фонарь – остальные разбиты или расстреляны. В желтом свете лампы кружатся снежные струи. Ветер. Набережная пуста. По дороге идет патруль – три человека с винтовками. Идут тяжело, пригнув головы. На лицах – башлыки, забитые снегом, все в наледи от дыхания. Не горят окна. Не ездят машины и извозчики. Кажется, что во всем городе – замерзшем, темном и страшном, только эти трое и есть.

      Но это не так. Из подворотни на патруль смотрит исхудавшая дворняга – жалкое лишайное существо непонятной расцветки. Собаке холодно, она дрожит и прячется от пронизывающего холода между двумя маленькими сугробами. Она видит солдат, но к ним не выходит – она уже хорошо знает, что такое люди с винтовками.

      Патруль проходит мимо. Слышен крик:

      – Стой! Стой, кому сказал?

      – А ну, стоять! Стрелять буду!

      Щелкает винтовочный выстрел. Несмотря на вьюгу, он оглушительно громкий. Дворняга вдавливает себя в снег, прижимает уши. Шерсть на холке встает дыбом, собака утробно рычит и скалится.

      – Стой, сука!

      Еще выстрел.

      Короткий вскрик.

      В подворотню хромая вбегает человек. Он в гражданском, без шапки, смертельно напуган и безоружен.

      Хлещет еще один выстрел. За спиной бегущего из стены брызжет кирпичной крошкой. Обезумевшая от страха дворняга кидается вслед за беглецом в глубину проходных дворов.

      В подворотне мечутся тени, скрипят по снегу сапоги солдат.

      – Давай, давай, давай….

      – От, бля… Куда побежал? Куда он побежал, сука?!

      – Вот! Вот! Стреляй!

      Оглушительно рвет морозный воздух выстрел трехлинейки.

      – Промазал! Еб твою мать!

      Погоня уходит в глубь дворов.

      Темные колодцы с мертвыми окнами. Черное небо над ними.

      Мечется человек, не находя выхода – двери заколочены или закрыты, остается только путь через подворотни.

      Патруль все ближе.

      Жмется к стенам беглец. Припав животом к снегу, поджав хвост, змеей ползет вдоль подворотни ошалевшая собака.

      Выстрел. И еще. И еще.

      Человек падает на колени и кричит. Угодившая в локоть пуля почти отрывает ему руку. Человек встает, делает несколько шагов, а пес забивается в узкую щель под ступени дворницкой. Втискивается, сдирая шкуру, и замирает, тяжело дыша.

      Мимо стучат сапоги. Собаку обдает запахом мокрой шерсти, пота, сгоревшего пороха и сивухи.

      Грохочет винтовка.

      – Есть! Попал!

      Дворняга дрожит всем телом, как в ознобе, и тихонько скулит.

      – Чо, сучий потрох, бегашь? А?

      – Не скажет он тебе, Гаврилов. Ты ему пол-лица снес нахуй…

      Хрип, бульканье…

      – Вот, сука…. И карман не проверить, пачкается… Кровищи-то…

      – Дай-ка я… Да посторонись ты, бля…

      Хруст. Звук мясной, неприятный, повторяется несколько раз.

      – Ну, все…

      – Не все… Ногами, вишь, сучит, бегунок… Да чо ты его? Штыком всю ночь ковырять будешь?

      – Да я штыком больше люблю, вернее…

      Хлещет пса по ушам винтовочный выстрел.

      – Вот так вернее…

      – Ты мне, сука, все валенки заляпал!

      – Перетопчешьси… Ну, чо там?

      – Пусто. Ни курева, ни бумаг…

      – Подкладку пощупай! Они там часто прячут. Штыком порани!

      Трещит рвущаяся ткань.

      – Да, пустой он…

      Кто-то из троих звучно харкнул.

      – Зря бежали.

      – Чо, зря? Чо этот хуй с бугра ночью без мандата шастает! Мы поставлены за революционной законностью смотреть? Или как?

      – Или как. Пошли, бля!

      – Да погодь! Дай поссать!

      Журчит струя. Моча, дымясь, льется через щели в ступенях прямо на дворнягу. Собака дрожит всем телом, глаза лезут из орбит, но не издает ни звука.

      Стучат шаги. Голоса удаляются.

      – Он, падла, думал убежать! А пуля-то быстрее!

      – Может, он юнкер?

      – Какой, нахуй, юнкер? Ему лет тридцать, не меньше!

      – Юнкер – не юнкер… Все! Отбегалси!