То тут то там небольшие взрывы, под праздничный гром петард.

      Вылетают стекла, искалечены двери – ущерб небольшой.

      Где-то ходит какой-то ублюдок, если вежливо, то – бастард,

      без работы, должно быть, гад, ни гроша за душой.

      Пожалеем его, он – пропащий, он – подрывник,

      он ошибается только раз, как и сапер.

      К тому же убитых нет, повторимся – ущерб невелик.

      Но лучше бы он в магазине булочку спер.

      Лучше бы поздней ночью он взломал какой-то бутик,

      он был бы не подрывник, он был бы правильный вор.

      Он был бы подлец, наживающийся на чужом,

      но взрывчатка в сумке – это уж слишком, поверь.

      Ходи с ножом, негодяй, промышляй грабежом,

      но не клади человеку бомбу под дверь.

      Потому что от наших душ пойдет взрывная волна,

      и накроет тебя она, ублюдок, тебе не спастись, подрывник.

      Потому что эта волна – разрушение. И война

      из разбитых окон кажет ужасный лик.

      смех сквозь невидимые миру слезы

      и синие сентябрьские стрекозы

      над матовой поверхностью пруда

      загустевает сумрак предвечерний

      из зарослей густых библейских терний

      растут стихи не ведая стыда

      здесь быть могла купальщица нагая

      здесь шахматы с трудом передвигая

      могли сидеть два старца над доской

      размеренной расчерченной на клетки

      могли играть в пятнашки малолетки

      мог стать монахом человек мирской

      на миг на час на день не все равно ли

      и кто измерит груз душевной боли

      на фоне исчезающего дня

      листвы слегка желтеющей пропащей

      с ветвей сорваться все же не спешащей

      и жизни уходящей от меня

      здесь быть могли и нимфы и сатиры

      мог аполлон бряцать на струнах лиры

      из панциря рептилии здесь мог

      стоять державин или ломоносов

      бердяев иль какой иной философ

      замкнувший рот и сердце на замок

      здесь никого лишь темный пруд да ива

      пейзаж весьма банального разлива

      стрекозы водомерки посвист птиц

      и в этой пустоте как наважденья

      мелькают смерти свадьбы и рожденья

      черты и очертанья милых лиц

      От скромности не умирают. Правитель отправил трон

      в кладовку, а в тронный зал поставил грубо сколоченный табурет,

      выкрашенный с потеками. И – не умер. Сегодня он

      моложе, чем его же старый парадный портрет.

      На парадном портрете он в латах и в рубище, только рубин

      в перстне, и вырожденье, пардон, выраженье лица,

      выдают в нем гада – покорителя высот и глубин,

      моллюска, спрятавшегося в раковине дворца.

      На книжных полках разрозненные тома

      его предшественников: стоят себе, ну и пусть.

      Сам написал брошюру. На большее времени и ума,

      не хватило, зато вся страна заучила ее наизусть.

      В обиходе его – ни скипетров, ни держав, ни корон.

      Золото запрещено. Роскошью стала медь.

      Наследник ночью приходит в кладовку – потрогать трон,

      полюбоваться, а при случае посидеть.

      Правитель знает об этом. Но не проливает слез.

      Молодо-зелено. Пусть веселится пацан.

      А если сын заиграется, если дело – всерьез…

      Что же – казнить сыновей и раньше случалось отцам.

      по окончании войн опускаются руки скажи

      как восстановим руины куда девать блиндажи

      полезные бункеры окопы или траншеи

      и главное блин куда подевался враг

      которого раньше гнали в три шеи

      через всю европу и где наш победный флаг

      весь дырявый от пуль и осколков и все же победный

      где железный меч и щит начищенный медный

      где