Былицы. Евгения Ивановна Хамуляк
Читать онлайн книгу.
еще ее так звали, что она за всеми приглядывала, когда мамы дома не бывало. Самой большой подмогой матери числилась. Может, поэтому и наградил Бог ее такой красотой. Говорили, в деревне есть красавицы, но эта слыла своей неписаной красотой.
Далее Клаша шла, в семье Воробушком прозвали, и была она такая шустрая и быстрая, что везде поспевала. Правда, иногда бралась сразу за несколько дел, не доводя толком ни одного до конца. Но если уж получалось хорошо, то цены ее талантам не было. Голова у нее стоумовая, говорили люди старые. А те зря так не назовут.
Следом Людочка шла, доброй девочкой росла, хорошей. Много не скажешь про нее: больше слушала, чем чирикала. А это бесценное качество и в наши дни, когда все только как помелом и мелят.
Вера с Галей погодками родились. И так уж повелось, что меж ними всегда ссоры случались, но любовь сестринская ценилась выше всяких разборов. Обе смышленые, шустрые, а коли чего не понимали сразу, подзатыльники Мани и Клаши быстро на место ставили то, что беспорядок создавало. Были они искусницы травы всякие собирать да косы плести. Ну и так понемножку по дому годились.
Нина с Лизаветой близняшками уродились, этакие худенькие две тростиночки. Кто на них смотрел, тот обязательно слезу добрую проливал. Не было в семье роскоши кормить детей конфетками да мармеладками, вот и росли девицы тонюсенькими, будто березки молодые, с косичками да сережками… По две пары одинаковых глаз. И где бы они не появлялись – люди от умиления забывали куда шли, ибо зрелище знатное представало: зеркало со своим отражением гуляет да в скакалки прыгает. Вот так конфетки и мармеладки нет-да-нет в доме и появлялись.
Ну и последним сынок шел, Иннокентием звали. Отец такое имя важное дал.
А вот самого кормильца у семьи не имелось, ибо времена были темные, и пропал он без вести вот уже как пять лет. Но Бог, как известно, не оставляет детей своих без помощи и заботится о них, как умеет. И хотя мужа назад вернуть не смог, почему – нам не ведомо, на то, как говорят, Воля Божья, зато, чтобы не оставить семью без пропитания, одарил он эту женщину своей милостью – могла Маруся Коза лечить хоть зверушку, хоть человека от любой болезни. И сама семья ее не болела, в работе да заботах забывая о потере, стужах да голоде.
Такосьма и жили.
Дети, хоть и малые совсем, по дому помогали, как могли: кто поменьше – ему учали не сорить и зря мамку не беспокоить, а старшие друг за другом да за младшими ухаживали. Оно ведь как бывает – правду не поймешь, пока горе не придет. А здесь все понимали, что если маме не помогать, еще одно горе накликать можно… Похлеще да пострашнее. А может, просто были эти дети воспитаны сызмальства, как положено, ибо родились все в большой любви, от любящих и уважающих друг друга родителей, несмотря на то, что жизнь суровая их разлучила.
И покамест мамка по домам ходила скотину на ноги поднимать и народ бедный врачевать, в энто время люди сами приходили и, кто чем богат, за добро добром платили.
Тяжело жилось этой семье, особенно без помощи мужской, которая порой в силе одной руки проявляется или во взгляде, надежды и благородства полного. Но жили – не тужили, жаловаться что есть забыли. Ибо каждый понимал, счастье ихнее было не в роскоши, а в совместном житье-бытье душа в душу.
А любовь, которую мамка несла в дом, как молоко теплое разливалась каждому сколько надо было. Не все гладко проходило, да насущное сглаживало быт.
Маруся Коза с ночи или с утра раннего уходила, как кликать начинали ее на помощь, а, как известно, заварухи да напасти на ночь глядя приходят, все от того, что темень чертей кормит. А к рассвету, с петухами, солнце алое нечисть жжет и гонит прочь, и дает врачевать хори, если на то Бог волю свою разрешает. Поэтому приходила Маруся Коза домой поздно, иногда за полночь, усталая и еле живая. Взрослые девочки уже собирали стол после себя и младших и накрывали стол для мамки своей.
Дом был большой, но жили все в малой комнате: служить и обогревать которую представлялось сподручнее, да и умещались все, что зря жаловаться, в тесноте, да не в обиде, как говорится. Печки в те времена ложили большие и теплые, как руки и объятия мамины, беленые и пахли пирогами с морковкой. А остальные комнаты прибрали чисто и заперли до времен лучших, когда папка вернется, и все наладиться, как и раньше станет, и каждая из девушек свою комнату занять сможет.
Жили просто, и в суете сует забылось плохое; пироги с морковкой, правда, тоже забыть пришлось, из сладкого токашма печеные сухарики из свеклы водились, но зато сладкие – никто не жаловался.
Приходила мамка, садилась за стол большой дубовый, клала руки свои белые на стол, а голову на руки. Заходили сзади Маня с Клашкой, старшие девочки, и руками своими молодыми проворными расплетали косы ее русые, длинные, у корней чуть седые уже, не по возрасту, по утрате и жизни непростой.
Работу, что Клаша с Маней оставляли, три другие, что помладше – Люда, Вера и Галя, быстро заканчивали: посуду перемыть, стол заново накрыть и по тарелкам, что Бог сегодня послал, разложить. Бывало, ничего не посылал. Ну, так чай пили с травами, которые летом всей семьей собирали и под потолок вешали. Вкусный чай-то бывал, сладкий и горький от трав полевых.