Михаил открыл глаза. Тьфу, бл…, так это сон! А чего ж это в душе гвоздик, будто на самом деле было. А курить как охота! Давай вставать. Ну давай. Он откинул одеяло, спустил ноги и побрел в ванную. Вентилятор приветственно загудел, душевая кабина засветилась бледно-голубым, он забрался в нее, открыл краны и запрыгал под упругими горячими и холодными струями. Пена от геля напомнила сон, он попытался вспомнить, как выглядели те девчонки, не смог, но эрекция заявила о себе в полный рост. Ну и чего ты заторчал, эксгибиционист ты мухосранский. А что. Тебе же было приятно. Стыдно, но приятно. Эдакое приглашение. А чего они смеялись. Ничего смешного. Аполлон вон все время голый ходил. Да, Аполлон. Им там легче было. Все себе голые ходят круглый год. Нимфы там, богини, сатиры разные. Да, так они же ВСЕ голые были. А тут девчонки одетые… Точно, это ж даже раздел такой есть на порносайтах «одетые женщины – голые мужчины». Точно. Получается какой-то мазохизм: тебя голого вводят в приличное женское общество, и первое твое чувство – стыд. Потом торч. От стыда? Ну выходит. Вот дурацкая схема. Идем уже кофе пить.

      Михаил еле дождался от кофеварки кофе, забрал бабушкину кружку, сёрбнул и с наслажденьем закурил. Ни к селу, ни к городу он вспомнил, как они с Белкой поднимались как-то в лифте, он прижал ее к стенке, задрал подол и засунул руку в трусики: она бешено отбивалась, сдавленно кричала, что сейчас кто-нибудь зайдет, а он трогал ее и трогал, и она кончила на пятом этаже и еще минут десять не могла прийти в себя на площадке, тяжело дышала, махала на лицо ладошками, но яркий румянец на ее розовых щеках держался весь вечер. За столом на дне рожденья она часто смеялась, накрывала колени Михаила скатертью и забиралась ладонью ему между ног, а когда начались танцы, крепко прижалась к нему бедрами и объявила ему на ухо, что сняла трусики и сейчас… А он ей шептал в ответ, что вот сейчас задерет ей юбку и покажет всем ее розовую попку. «Ну и давай, а я твой стручок достану!» Белка матляла юбкой как в ламбаде, вертела бедрами, вскидывала длинные ноги, бросилась танцевать с Тимкой, а Михаил упал на спину на диван и смотрел на них снизу вверх; что-то в нем замирало в тревожно-сладком ожидании, в голове мелькнула мысль, что он хотел бы увидеть ее сейчас на столе, танцующую канкан, и тут же подумалось, что тогда пришлось бы ее задушить. Они ушли рано, целовались в лифте так, будто расставались на всю жизнь, в машине он таки задрал ей юбку, протиснул ладонь меж бедер, внутренняя сторона их была влажной. Мотор утробно заурчал, Х5 рванул со стоянки, и Белка расстегнула зиппер на его джинсах: «Я буду переключать скорости!», потом опустила голову под руль. «Стой, убьемся к черту, погоди!» – он резко свернул вправо, в переулок у парка, остановился и сдвинул кресло назад. Белка оседлала его, задвигалась, кусала его за шею, сжимала бедрами, целовала в губы, щипала за соски, потом вдруг резко выгнулась назад, уперлась в руль, раздался сигнал, заглушивший звуки двойного оргазма, она отодвинулась от руля, обняла Михаила руками за шею и так замерла. Он опустил стекло, ворвавшийся прохладный ветерок студил кожу, с противоположной стороны улицы на них смотрела парочка: подростки лет по шестнадцать, в драных джинсах, пырсали в кулак, потом развернулись и бросились в подъезд.