Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг.. А. О. Смирнова-Россет
Читать онлайн книгу.
ое, литературное или политическое значение, или то, что рисовало нравы эпохи, представляющие тоже исторический интерес.
Привычку вести дневник моя мать сохранила со времен института. Императрица Мария Феодоровна сама вела дневник и более способным институткам советовала делать то же самое. Я нашла несколько страниц из этого юношеского дневника матери, которые были переписаны по совету Пушкина; в них говорится о наводнении 1824 года, о посещении института певицей Каталани, о 14 декабря 1825 года и о смерти Императора Александра I. Эти страницы переписаны тогда, когда моя мать была еще фрейлиной.
Итак, не надо рассчитывать на дневник в обычном смысле этого слова и в хронологическом порядке. Мать записывала с пылу то, что ее поражало. В одном месте есть разговор с Пушкиным по этому поводу; он дал ей совет, как писать, совет, которому она последовала и передала мне, когда я была еще совсем молодая. Я также последовала этому совету, и это мне принесло большую пользу: я сохранила, таким образом, рассказы моей матери, ее разговоры, исторические и литературные подробности. Иногда на тетради помечен известный год, но в той же тетради помещаются и заметки, относящиеся к следующему году. Иногда надписан какой-нибудь день недели или месяца. Но хронологии никакой. Только по указаниям на известные мне события из политики или светской жизни я могла определить эпоху, но, приводя в порядок то, что я теперь публикую, я и не старалась держаться хронологического порядка. Не числа важны в этих торопливых, кратких заметках. Интересны подробные диалоги, интересно живое отражение эпохи, двора, салона Карамзина, светского кружка, где вращались Жуковский, Пушкин, Лермонтов, Вяземский – все, что мыслило и писало в России; интересны отношения Государя, Императрицы и Великого Князя Михаила Павловича к этому кружку, где был принят и юноша Гоголь, где он начал свою литературную карьеру.
Самое любопытное в заметках, без сомнения, то, что касается разговоров Императора с Пушкиным, которого он еще в 1826 году, в разговоре с гр. Блудовым, назвал самым замечательным человеком в России. Поэт, по желанию Государя, давал ему на просмотр свои стихи. Мать отдала Ивану Сергеевичу Аксакову один из конвертов, в котором Государь пересылал ей стихи Пушкина. На этом конверте надписано: «Александре Осиповне Россет, от Государя, для Александра Сергеевича Пушкина». Дело идет о «Графе Нулине» и, значит, относится к 1829 году. На этой-то рукописи Государь исправил один стих, поставив слово будильник вместо другого; звук, рифма, число слогов оставлены те же. Пушкин был в восторге. Впрочем, все поправки Государя свидетельствуют о его определенном вкусе и критическом чутье. Эта сторона характера Николая Павловича мало известна и еще недостаточно оценена.
Поэт передавал свои разговоры с Государем моей матери. Одно замечание и совет Государя Пушкину очень типичны. Пушкин счел долгом сказать Государю, что он записывает все разговоры с ним, но перед смертью сожжет все. Государь ответил ему: «Ты гораздо моложе меня, ты переживешь меня, но все-таки спасибо».
Моя мать узнала потом от доктора Даля, что Пушкин, умирая, заставил его сжечь какой-то большой запечатанный конверт. Мать предполагала, что это были именно вышеупомянутые разговоры. Она сама так же поступила и сожгла много писем, доверенных ее честности, ее такту и сдержанности. И я буду верна ее завету относительно всего, что после нее осталось в мое распоряжение, то есть опубликую только те из хранящихся у меня документов, обнародование которых не могло бы прямо противоречить желанию их авторов. Но архив, доставшийся мне от матери и увеличившийся еще моей собственной перепиской со многими историческими личностями, очень обширен, и я еще не успела как следует воспользоваться им для разъяснения многих историко-литературных вопросов, до сих пор совершенно неясных публике и часто очень превратно освещаемых нашими исследователями. Если я не успею напечатать всего, что может быть опубликовано, я поручу это другим; а все, что имеет литературный и исторический интерес, поступит в музей; в музей я отдам и портрет Гоголя от 1839 или 40-го года и акварель Жуковского. (Второй экземпляр этой акварели хранится у сына Жуковского, которому я передала и единственную картину, написанную масляными красками его отцом. На картине изображены два капуцина на террасе монастыря в Альбано перед Сарактом. В 1883 году, в столетнюю годовщину Жуковского, я была в Петербурге и выставила эту картину.)
У моей матери было несравненно больше бумаг и автографов, чем то, что осталось теперь. Очень многое у нее разобрали – для прочтения, чтобы никогда потом не отдать. Немало зачитано книг с посвящениями авторов. (Должно быть, страсть к автографам была непреодолима!) Вот почему мать советовала мне никому не доверять ни автографов, ни ее собственноручных записок, и опыт показал мне, насколько мудр был ее совет. Да никто и не мог бы разобраться в ее записках, не нашел бы нити в ее тетрадках, где рядом с рисунками, засушенными цветами (мать очень любила ботанику), с переписанными стихами и выписками из книг разбросаны эти заметки. Они написаны по-французски; иногда попадается русская фраза, иногда какое-нибудь изречение по-немецки, по-английски, по-итальянски.
Моя мать могла бы из подобных заметок составить целую книгу, прибавив сюда и свои воспоминания. Но она не решалась на это. Она