Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

      ТАБУРЕТОВКА1

      Некоторые любят табуретовку.

      Никто в одном из многочисленных жилых дворов города Рабнеры, сколько ни прислушивался юный Евгенов, не признавался в пьянстве. Толпились у различных ларьков. Захаживали к соседкам, которые промышляли подобным ремеслом. Клянчили. Накапливали долги. Но все равно открещивались. И даже Дмирский, дважды проходивший лечение и одну кодировку, бил пасынка то твердой кружкой, то нетвердой хмельной рукой, приговаривая что-то на своем трансатлантическом и космическом передовом языке.

      Сам Евгенов решил, что не будет себе и другим врать в классе девятом, когда изрядно подсластил собственную кровь багровым первачом, после чего окончательно признав за собой право первого – еще тот аристократ – начинающего пьянчуги и алкоголика с богатой и колоссальной родословной. Впоследствии, уже поступив в университет им. Е. Д. Трембок, Евгенов выдумал категории, уровни, мастер-классы и цветовую палитру, как в восточных единоборствах, для всех желающих и хоть сколько привязанных к искусству излишнего пития. Бутылка «Статичной» водки – 9 дан или желтый пояс. Бутылка неизвестной водки, запиваемая дистиллированной водой – 8 дан и, соответственно, оранжевый пояс. (Ох уж этот дистилят). А сотворить ерша – это уже следующий уровень превосходства – красный пояс и 7-ой универсальный или исключительный. Промежуточные, кандидатские, подготовительные – каждому соответствовала «Потусторонняя грамота», медаль «Алко» за «Хмелость» и орден «Его Синейшества». Были другие бонусы и баллы за велеречие в подпитом состоянии (чуть ли не ораторское искусство с препятствиями), за здравость суждения во время оно (решение политических и философских вопросов), за выдержку в похмельном состоянии (тут от бутылки и выше). Целые конкурсы и касты выдумывал молодой Евгенов, достигший третьего дана, синего пояса первой степени и зеленого второй. Сам себе ставил непосильные задачи, нормы и палки в кривые колеса. Квесты2: найди заначку в пять шагов; собери на бутылку в девяти комнатах; выговори «Пиджак с разворотом с переподвывовертом» после второй бутылки. Евгенов изощрялся на всю Рабнеровку. Тут студенческое сообщество не знало лучших времен, эпох и эр… (Рычащие также не обошли стороной). А к третьему курсу Евгенов рассчитал, что выгоднее покупать спирт и смешивать. Вот тут он разошелся в названиях: Вишневка, Черешенка, Клубничка (для самых стойких); Гомеровка, Ганнибаловка, Цезарка (злостная перцуха); Дрёмовка, Трёмовка и, наконец, кто ж откажет себе в самолюбии и самолюбовании – Евгеновка (подарочное издание). Цветочная, луговая, персиковая – какие только варианты и этикетки не приписывал Евгенов даже в те минуты, когда чудным образом оказывался перед патрулем полиции или в отделении перед участковым Шибашовичем, который (вначале хмуро и смуро, а позже с каким-то подозрительным прищуром) присматривался к постоянному гостю в своих дремучих владениях, где местные обитатели казались давно известными и дремлющими по скамьям и шконкам.

      И много чего еще выдумывал озорной Евгенов. И долго мог бы творить. Но мы не сказали, как нам кажется, главного, того, что очень хотелось Евгенову по-настоящему, как заправскому алкоголику и ярому пьянчуге; ему хотелось не то, чтобы прославиться таковым, сколько поймать пресловутую белку – высший приоритет, черный пояс и 1 дан, и орден «Его Синейшества» первой степени. (Хотя и это не в счет). Ту загадочную и неуловимую белку, о которой так часто говорят, но никто не видел, и кого ни спроси, все то ли отнекиваются, то ли говорят несусветную чушь, от которой даже романтичный Евгенов брезгливо отворачивался, потому что терпеть не мог готовых ответов, тем более слышанные им не один десяток раз, так что такое может, наконец, и надоесть, не правда ли, дорогие друзья? И сколько Евгенов ни старался, никак ему не удавалось поймать эту пресловутую сказочницу, да и сойти с ума не получалось. Пару раз, конечно, что-то подобное мелькнуло… То ли сумбур, то ли абсурд. Тут сложно сказать. Евгенов сам себе присудил позорную утку «Селезень» (или, как называли соратники, «Зелезень»), и почти успокоился.