Пролог

      1991 год. Декабрь

      В тот самый год, когда Страну Советов, разваливавшуюся как карточный домик, потряс Августовский путч, приведший к подписанию смертельного приговора СССР, рассыпавшегося на куски Союза Независимых Государств, что и было зафиксировано 8 декабря в Беловежской пуще, президентами Украины, России и Белоруссии, состоялся этот, казалось, ничего не значащий разговор, как выяснилось впоследствии, оказавший немалое влияние на события, произошедшие многим позже. Это случилось в одной из тюрем заснеженного Хабаровского края, где судьба свела соотечественников, людей с разных концов самобытной и разнообразной Украины, не похожих друг на друга, как Полесские дубравы на Крымское побережье, а Карпатские хребты на степи Причерноморья.

      Морозной декабрьской ночью, когда вьюга закружила так, что невозможно было разглядеть ни зги на расстоянии вытянутой руки, близко к полуночи, в сумрачной тюремной кочегарке собрались трое. Среднего роста мужчина – Могильный Игорь Владимирович, по прозвищу Душман, скрестив ноги «по-турецки», восседал на деревянном кабельном барабане, укрытом его собственным тюремным бушлатом. Во внешности этого двадцатипятилетнего человека не было ничего примечательного, разве только татуировка, которую не способна была скрыть тёмно-синяя хлопчатобумажная майка, облегавшая рельефное мускулистое тело Душмана. На левом плече парня просматривался некий орнамент, в котором угадывалась арабская, скорее даже персидская вязь, о чем судить его сокамерником было не под силу, так как отличить одно от другого, тем более прочесть нанесенную на кожу фразу мог лишь человек сведущий, либо уроженец тех далеких мест. Сам же Душман, впрочем, не отличавшийся разговорчивостью, никогда ни с кем предпочитал не обсуждать о происхождении, тем более содержание этой необычной надписи.

      Другой заключенный, Корнейчук Алексей Остапович, по прозвищу Корней, восседавший на массивном табурете, придвинувшись поближе к жаркой топке, был самым молодым из собравшихся. Его внешность, привычки, речь, вся его сущность ярчайшим образом свидетельствовали о том, что этот человек никоим образом не вписывался в общество уголовников, вероятно, оказавшись в местах лишения свободы по нелепой случайности. Его длинные пальцы, манера изъясняться, осанка, даже выражение глаз, резко контрастировали с отлитым из бронзы торсом мускулистого подтянутого и ловкого Душмана и ещё в большей мере с фигурой огромного одноглазого уголовника, великана-кочегара, по кличке Циклоп.

      – …что ж, будем прощаться. Гонят меня по этапу, базарят, будто дело моё пересмотрели.? – покашливая, обреченно вымолвил Корней.

      – Да, я слышал…, – сплюнул одноглазый здоровяк.

      – …Как знать, может оно и херово, а может… Ну, ты не сцы, Корней, ты хоть и не из наших, но правильный фраер, не косячишь, фуфло не гонишь, везде приживешься, если по понятиям жить станешь…, – улыбнулся Циклоп, подмигнув единственным глазом. – …Раз такое дело нехило было бы по спиртику пройтись.

      – Ну, ты Циклоп скажешь! Где ж его найти?!

      – Не боись, раз пошла такая пьянка, найдем и кралю и триста китайских арестантов. Жди, ща принесу.

      Накинув черный, хрустящий от угольной пыли ватник, Цыклоп устремился в метель, в только ему одному известном направлении, туда, где можно было раздобыть столь желаемого спирта. Тем временем Душман наполнил душистым чифирем алюминиевые кружки, передав одну из них Корнею.

      – Благодарю, – откашлявшись, прохрипел бледный с впалыми щеками Корней.

      Душман закурил.

      – Слушай, Душман, давно хотел тебя поблагодарить – спасибо брат, если бы не ты…

      Корней покачал головой.

      – Да ладно тебе…забыли. Ты лучше скажи, как это ты по 103-тей загреметь умудрился? У тебя ж на лбу написано – «студент»!

      – Да…, – Корней отмахнулся, – … дело это темное…

      – Та давай уже, колись. Я слышал, народ про какие-то иконы базарил?

      – Иконы…проклятые иконы, с них всё и началось… Слушай, дай закурить.

      – Ты ж не куришь.

      Корней кивнул.

      – Правильно, не надо…

      Он отхлебнул из кружки.

      – …Это случилось в девяностом, год назад. Мы с отцом жили тогда в селе, под Ивано-Франковском. Ничего особенного, село как село, вот только краеведческий музей, известный на весь Союз. Директором этого музея и служил мой отец. Я толком не знаю, что да как, но появились в нашем музее шесть икон. Говорят, пожертвовал кто-то из местных, какой-то старик, откуда-то из горного селения. Привидение, да и только. Но впоследствии оказалось, что это очень ценные иконы, старинного мастера Ярэмы Шульги, который жил, кажется, в семнадцатом веке в Лемберге и учился