С ночи снегу намело много, но метель, свирепствовавшая со вчерашнего дня, наконец-то улеглась. С утра светило яркое солнце, в воздухе чувствовалась весна. Весна здесь, в Заполярье, особенная. Долго, как бы нехотя, задерживается она в этих краях, и только в конце апреля начинают сереть вершины сопок, постепенно оголяя практически голые, каменистые склоны, покрытые лишайниками, мхом и стланником. И даже в июне остаются лежать в низинах остатки нерастаявшего, ноздреватого снега.

      Шел уже третий год войны, пропитанного порохом, кровью и смертью. Мирный пейзаж местности, окружающей вокруг не должен обманывать, нельзя расслабляться и забывать, что идет жестокая война не на жизнь, а на смерть. Где-то совсем рядом, в близких скалах притаились егеря, прорыв их множеством подземных ходов, построив опорные пункты и ДОТы. Нередко вылазки за хребет Муста-Тунтури заканчивались потерями, приходило новое пополнение, которое снова приходилось обучать и бросать их в бой. И снова нести потери…. Враг, отрезав полуостров Рыбачий и Средний от материка, уже второй год топтался у перешейка, так и не сумев сломить героическое сопротивление бойцов морской пехоты, несших на полуострове свою нелегкую службу. В первый год немцы всеми силами пытались прорвать оборону, но потерпев поражение под Мурманском, перешли к обороне, закрепившись на хребте Муста-Тунтури. Пока не было возможности сбросить врага с хребта, защитники Рыбачьего проводили разведку, совершали диверсии, постоянно беспокоя врага дерзкими вылазками.

      ***

      В коридоре землянки послышался топот, откинулось полотнище плащ-палатки, закрывающей дверь, и вовнутрь вошел лейтенант Патраков. Отряхнув у входа снег с валенок и поправив ремень, стягивающий телогрейку, он прошел к хорошо прогретой буржуйке и, присев около нее, начал отогревать около нее замерзшие руки. В землянке было темно, если не считать света коптящей «катюши», стоящей на столе, да пробивающегося сквозь щели дверцы буржуйки огня.

      – Касьян, есть ли горячий чай? – окликнул он сидящего на нарах краснофлотца.

      – Есть, недавно нагрел, – пробубнил из своего закутка Касьян.

      Отогрев руки, Патраков налил себе чай, достал из вещмешка два кусочка сахара и сел чаевничать, не спеша отхлебывая горячий чай из обжигающей руки металлической кружки.

      – Хотел бы знать, как мои родные, оставшиеся на Брянщине, – продолжил начатый ранее разговор кто-то из краснофлотцев. – Я ведь сам брянский. С радостью бы пошел туда бить фрицев, а меня законопатили на Рыбачьем. Поступил в институт, только приехал на учебу и тут – война. Подал сразу заявление добровольцем на фронт. Вызвал меня комиссар. Прихожу, перед ним мое заявление:

      – На фронт попасть вы всегда успеете, а сейчас отправляйтесь в тыл с институтом продолжать учебу. Как раз на следующей неделе эвакуируем персонал и студентов в Новосибирск. В тылу от вас будет больше пользы, – и написал на заявлении «отказать».

      Нет, думаю, так не пойдет. Подделал документы и отправился с пополнением на фронт под Киев. Провоевали недолго, вскоре попали в окружение, несколько дней по лесам и болотам скитались, питались одними грибами и ягодами, но вырвались ко своим. А оттуда отправили уже на Рыбачий и определили в разведку. И только на Рыбачьем узнал, что родные мои так и не успели покинуть Брянщину и остались в оккупации. Теперь вот сердце болит – как они там?

      Плащ-палатка на входе откинулась еще раз. В землянку вошел сильно прихрамывающий сержант Анциферов. Оглядев сидящих в блиндаже, он поприветствовал их:

      – Сколько лет, сколько зим, товарищи, – улыбнулся он.

      – Ванька, Ванька явился! – загомонили краснофлотцы – откуда ты?

      Анциферов сбросил вещмешок на нары и прошел к заветной буржуйке.

      – Из боя вывезли в Эйна, а оттуда хотели отправить первым же транспортом в Мурманск, да я попросил, чтобы оставили здесь, на Рыбачьем. Десять осколков из меня вынули, да еще пара мелких осталась, но это не страшно. Провалялся пару недель там и обратно попросился в часть.

      – Так тебя ж не долечили же, – отозвался Патраков.

      – Неделю пролежал, другую, скучно стало – там, считай, тыл, а тут бои идут, товарищи воюют. Пристал как банный лист к доктору – отпусти да отпусти. В конце концов дал согласие, отпустил. Вот теперь здесь.

      – А не сбежал ли ты оттуда, часом? – усмехнувшись, спросил Гутников.

      – Да нет, надоело все, вот и уговорил отпустить. А где же Ефимов? – поспешил переменить тему разговора Анциферов.

      – Ефимов тяжело ранен, – потемнел лицом Гутников. – Неделю назад обнаружили разведчики 64й бригады позиции немецкой батареи, одной из тех, что блокировали бухту Эйна. Не далее как дней десять назад погиб там на переходе ТЩ-42. Вышел в туман, надеялись проскочить в Эйна в его полосе. А тут, как назло, туман рассеялся, вот и попал под огонь батареи. Получил несколько попаданий в борт и начал тонуть. Хорошо, что катера экипаж успели с борта снять. Так вот, поставили нам задачу – высадиться в районе высоты 121, уничтожить опорный пункт врага,