Пролог

      Золотистые летние сумерки окутали дремлющий в густой зелени садов захолустный уездный городишко Алапаевск. Дурманный запах трав стелился по лугам, низины обманчиво скрывались в призрачной туманной пелене. Вечерние росы клонили к земле тонкие гибкие травы.

      Великая княгиня Елизавета Федоровна сидела возле окна Напольной Алапаевской школы, подперев рукой щеку, и смотрела в золотистую даль остановившимся взглядом. Ветер шевелил страницы лежащего перед ней Святого Писания. Она смотрела на расстилающиеся за окном поля, усеянные синими искрами васильков и желтыми огоньками лютиков, на окрасившиеся лилово-фиолетовыми красками небеса, но мысли ее витали далеко от широких сибирских просторов, от этого маленького убогого городка, куда привезли ее вместе с великими князьями Константиновичами, великим князем Сергеем Михайловичем и юным Владимиром Палеем.

      Елизавета Федоровна вспоминала Москву. Марфо-Мариинскую обитель, сестер, госпиталь, службы в родном для нее храме Покрова Пресвятой Богородицы. Сколько было трудов, сколько счастливых часов провела она с сестрами, служа Богу, России! Сколь было сделано и сколько осталось несделанным… Живы ли они, ее сестры, жива ли обитель? Или разорили, разогнали, уничтожили? Бедная Россия, тяжел ее крест… Вздыхала княгиня, не замечая бегущих по щекам слезинок.

      Ей было пятьдесят три, всего пятьдесят три года. Красота и силы еще не покинули ее, осанка была так же величава, как и в молодые годы, голос был чистым и юным. Родная сестра императрицы Александры Федоровны, урожденная Елизавета Александра Луиза Алиса Гессен-Дармштадтская, которую в семье ласково называли Эллой, жена великого князя Сергея Александровича, московского генерал-губернатора, столь не любимого своими согражданами, особенно после трагедии на Ходынском поле, произошедшей в дни торжеств по случаю коронации последнего российского императора.

      Сергея Александровича всю жизнь обвиняли в высокомерии, надменности, равнодушии, а он был так добр, так сострадателен, так раним, ее Сергей, ее горячо любимый муж, трагически и неожиданно покинувший ее!

      Картины того ужасного, страшного февральского дня тысяча девятьсот пятого года, когда она, словно в кошмарном сне, заледеневшая, потрясенная, сокрушенная горем, опустившись на красный от крови снег, своими руками собирала с мостовой разорванное в клочья тело мужа, вставали перед ее невидящим взором, заставляя сердце сжиматься и сочиться болью, такой же острой и жгучей, как и тринадцать лет назад.

      Она простила убийцу и даже просила Государя о помиловании, но Иван Каляев все же был казнен. А ведь незадолго до гибели мужа Елизавета Федоровна и сама призывала Государя без всякой жалости бороться с террористами, не позволяя обществу превращать их в героев революции.

      Да, смерть Сергея, ее горячо любимого мужа, ее наставника в вере, ее друга, ее ангела-хранителя, стала для нее тяжелейшим ударом, который перевернул всю жизнь, так счастливо начавшуюся здесь, в России, летом тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года их венчанием в Придворном соборе Зимнего дворца. Медовый месяц в имении Ильинском, тихая жизнь, полная благих забот о лазарете, устроенном ее мужем в имении, помощь благотворительным обществам. С каким жаром она взялась помогать супругу, этому глубоко верующему, добрейшему из людей! Несмотря на грязные, отвратительные сплетни, ходившие в обществе о ее муже, на обвинения его в содомитском грехе, они искренне любили друг друга и были абсолютно счастливы! Единственное, что печалило Сергея все годы их супружеской жизни, так это отсутствие детей. Но Бог и тут был милостив, послал им племянников Марию Павловну и Дмитрия Павловича, чья мать умерла в родовой горячке, которых они растили и воспитывали с колыбели, как собственных детей.

      Какое счастье, что Дмитрий сейчас за границей! Его сослали за участие в убийстве Распутина, и эта ссылка в Персию на театр военных действий, возможно, спасла его жизнь. А вот о судьбе Марии ей ничего не известно. Как она, бедняжка?

      Уже месяц, как им запрещено вести переписку, выходить за пределы школы и маленького садика, который они с князьями разбили еще в мае на школьном дворе. Тогда, едва прибыв в Алапаевск, они еще не предполагали, какие испытания их ждут впереди. Дай-то Бог, чтобы остальные спаслись!

      Елизавета Федоровна вздохнула, покачала головой, словно отгоняя образы минувшего, все эти волнения, радости и печали остались в иной ее жизни, которая безвозвратно окончилась. Нет больше мужа, нет обители, сестер, остались лишь молитва к Богу, поля за окном, лес вдалеке и не известность.

      Елизавета Федоровна отвернулась от окна и оглядела комнату. Просторную, светлую, полупустую: две железные кровати, стол, пара стульев. Не совсем темница, но почти. Еще недавно им, пленникам, разрешали прогулки по городу, они могли свободно посещать храм, их прилично кормили. А потом, месяц назад, им сообщили о «побеге»