Заведите для всякой денежной кучи особенную книгу, подводите итог всякой куче каждый месяц и пересчитывайте в последний день месяца все вместе, сравнивая всякую вещь одну с другой, чтобы видеть ясно, от какой прежде нужно отказаться, в случае необходимости, чтобы научиться мудрости постигать, что из нужного есть самое нужнейшее»[91].

      Есть и линия «бросания камешков». Определенное число камешков требуется для того, чтобы естественным образом, как бы случайно, подражая природе, разметить посадки деревьев для будущего сада[92]. Может быть, это число имело какой-то смысл в гоголевской мнительности, маниях и причудах?[93] Однако у Гоголя мы не находим следов сознательной символизации числа 7(+/-2), тем более намеренного расширения мифологического контекста. Если мы говорим слово-ярлык «обед», то в таком случае: не какой, не где, не в какое время, не с какой искусностью приготовлено, из чего, какие затраты и как долго длился, наступило ли насыщение сразу или потребовалась новая смена блюд, а единственно, что было подано? Гоголь с легкостью находит ответы, когда представляет «обеды» не столько через поданные блюда и «яства», или «разгулявшийся аппетит», сколько в виде коллекции «прекрасных» предметов, предложенных созерцанию. Мало того, если в первом случае нам сообщается о том, что было подано, то во втором мы уже видим, как из исчисляемых кусочков складывается пространство бытия, лишенного прежней пищевой специализации. Инвентаризация оказывается главным средством описания, и в ней, действительно, сосредоточено общее экзистенциально-вкусовое впечатление от обеда. Второе перечисление имеет мало отношения к реальному вкусу, но без него, как без рамки, невозможно почувствовать удовольствие, которое сопровождало всех участников обеда. Мы видим, что оба этих плана перечислений, составляющих «обед», связаны между собой на основе общего ритмического целого, ведь одно и то же число повторяется дважды, переводя описываемое в цикл повторения. Или вот, например, имя «Ак. Ак. Башмачкин», – за ним нелепая смерть бедного петербургского чиновника. Все, что относилось недавно к телесной жизни, профессии, облику, привычкам, нашло выражение в скудном инвентаре оставшихся следов, и они вот-вот будут стерты с лица земли; и число их известно.