Это случилось три месяца назад. Ирина перед обедом, вдруг спохватившись, выбежала за сметаной в гастроном, что находился от них через дорогу. Еремеев видел в окно, как она вышла из подъезда, как перебежала через улицу, как успела перед самым перерывом проскользнуть мимо толстой женщины в белом халате, уже закрывавшей дверь.

      Прошло десять минут, пятнадцать, а она все не выходила наружу. Помнится, он с легким раздражением подумал, что борщ, похоже, придется заново разогревать…

      Через полчаса стало не до борща. Он выскочил в одних домашних тапочках и сквозь окна гастронома увидел, что в торговом зале нет никого.

      Едва дождался открытия. Толстушка в белом халате подтвердила, что помнит, как вбежала какая-то «деловая»: «Сметанки ей только!.. А нам на перерыв задерживайся…» Однако продавщица молочного отдела Ирину решительно не помнила. Не подходил перед перерывом никто за сметаной, и все тут!

      Еремеев кинулся в подсобку: Ирина, увидев, что дверь закрыта, могла выйти через нее… В подсобке у самой двери два грузчика играли в домино. Зачем-то, спрашивая про Ирину, он тряс у них перед носом писательским билетом старого образца – красной книжицей с изображением ордена Ленина. Хотя вождь был давно уже не в особом почете, но к его абрису грузчики отнеслись с немалым почтением, стали величать Еремеева, возможно сочтя его за прокурора, «гражданином начальником», впрочем, проку от этого было мало: клялись на чем свет стоит, что сидят здесь не вставая уже два часа, и никакая женщина, тем более незнакомая, за это время мимо них решительно не проходила.

      Пожалуй, самые мучительные минуты того проклятого дня – это когда, вернувшись домой, ждал ее еще часа три, строя какие-то совершенно нелепые предположения.

      Наконец-таки, не выдержав, помчался в милицию. Но там узнал, что дела по исчезновению заводят никак не раньше, чем через двое суток.

      В течение этих двух страшных суток по десятому разу обзванивал всех знакомых, пил, чтобы унять тряску во всем теле, трезвел, снова пил.

      Через двое суток дело в милиции, правда, все же завели, но больно уж нехотя. С виду лейтенант, принимавший заявление, был серьезен, но Еремеев чувствовал, что в глубине души он лишь усмехается:

      – Сколько, говорите, лет пропавшей-то? Говорите, тридцать семь?.. М-да… А отношения-то с супругой у вас какие были?

      То-то и оно, что отношения у них не раз давали трещину – иногда по пустяковым, а иногда и по весьма серьезным причинам. Особенно в последние года два. Однако он предпочел ответить:

      – Хорошие отношения.

      – Да… – отозвался лейтенант. – Тут как раз, помню, был случай: семидесятилетняя бабка от мужа сбежала, он говорил – уже пятьдесят лет жили с ней душа в душу. А она только спустя два года у дедка какого-то, друга детства, в Сызрани обнаружилась. Так что напрасно вы так сильно тревожитесь – оно, сами видеть изволите, по-разному в жизни бывает.

      В частном детективном агентстве «Виктория» к его беде отнеслись с большей чуткостью, чем в милиции, были достаточно деликатны, чтобы ни о каких дедках из Сызрани не упоминать, а уж о чем там про себя подумали – Господь им судья. Даже выделили для ведения розысков Ирины