Духовной жаждою томим,

      В пустыне мрачной я влачился, —

      И шестикрылый серафим

      На перепутье мне явился.

      Перстами легкими как сон

      Моих зениц коснулся он.

      Отверзлись вещие зеницы,

      Как у испуганной орлицы.

      Моих ушей коснулся он, —

      И их наполнил шум и звон:

      И внял я неба содроганье,

      И горний ангелов полет,

      И гад морских подводный ход,

      И дольней лозы прозябанье.

      И он к устам моим приник,

      И вырвал грешный мой язык,

      И празднословный и лукавый,

      И жало мудрыя змеи

      В уста замершие мои

      Вложил десницею кровавой.

      И он мне грудь рассек мечом,

      И сердце трепетное вынул,

      И угль, пылающий огнем,

      Во грудь отверстую водвинул.

      Как труп в пустыне я лежал,

      И Бога глас ко мне воззвал:

      «Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

      Исполнись волею Моей,

      И, обходя моря и земли,

      Глаголом жги сердца людей».

      Жил на свете рыцарь бедный,

      Молчаливый и простой,

      С виду сумрачный и бледный,

      Духом смелый и прямой.

      Он имел одно виденье,

      Непостижное уму,

      И глубоко впечатленье

      В сердце врезалось ему.

      Путешествуя в Женеву,

      На дороге у креста

      Видел он Марию Деву,

      Матерь Господа Христа.

      С той поры, сгорев душою,

      Он на женщин не смотрел,

      И до гроба ни с одною

      Молвить слова не хотел.

      С той поры стальной решетки

      Он с лица не подымал

      И себе на шею четки

      Вместо шарфа привязал.

      Несть мольбы Отцу, ни Сыну,

      Ни святому Духу ввек

      Не случилось паладину,

      Странный был он человек.

      Проводил он целы ночи

      Перед ликом Пресвятой,

      Устремив к ней скорбны очи,

      Тихо слезы лья рекой.

      Полон верой и любовью,

      Верен