Валюта. Виктор Улин
Читать онлайн книгу.
Зоя спрыгнула с подножки последней. Асфальт был горяч и мягко пружинил под каблуком; сеньоры скрылись в «Березке». Она поймала болтающиеся на шее часы – в запасе оставалось целых пятнадцать минут.
Широко раскинув лапы-корпуса, каменный паук гостиницы «Прибалтийская» грелся на залитой солнцем площади. Кафетерий с теневой стороны встретил прохладной пустотой. Знакомая буфетчица сварила очень крепкий кофе, больше Зоя не взяла ничего: через десять минут предстоял обед. Потом сборы. Дорога. Аэропорт. И аривидерча, сеньоре! Им в Стокгольм, согласно плану тура. Ей – отгул за минувшее воскресенье. Жизнь прекрасна. Прекрасна и удивительна.
Быстро прикончив крошечную чашечку, Зоя аккуратно вытерла губы и достала косметичку. Гид-переводчик обязан находиться на высоте в любую минуту, чего бы то ни стоило – это одно из главных условий службы… Она расщелкнула пудреницу, слегка обмахнула нос и посмотрелась в зеркальце, отметив попутно, что уже второй вкладыш протерт до дна, и скоро она останется на нулях.
Зоя усмехнулась, припомнив, как удачно презентовал ей эту пудреницу прошлой осенью один сеньор из Барселоны.
Вообще-то подарки сложный вопрос. С одной стороны, все всегда всё берут, и начальство смотрит сквозь пальцы, хотя знает прекрасно. Но с другой… За полтора года, успевшие промелькнуть с тех пор, как преодолев послеуниверситетскую безработицу, Зоя пробилась в «Интурист», она никак не могла отделаться от легкого, но неприятного привкуса унижения, точно милостыню всякий раз получала из чужеземных рук. Но что было делать? Взять ту же косметику: выглядеть надо, а о зарплате в сравнении с коммерческими ценами говорить смешно. И никуда не денешься, возьмешь с радостью и десять раз повторишь «муча грациа». Лишь бы предложили.
Часы отметили конец передышки. Зоя быстро подновила губы и заученно легким шагом устремилась навстречу своим сеньорам.
Шурша свежими пакетами «Березка сувенирс», толпа поднялась в ресторан. Убедившись, что никто не заблудился и не потерялся в лифтах, и все тридцать голов в наличии вокруг стола, накрытого для последнего банкета, Зоя профессионально пожелала приятного аппетита сеньорам, а сама отправилась в бар – пересидеть у стойки, пока они жуют. Но, как всегда, далеко отойти не успела: над еще не тронутыми кушаньями поднялась рыжая сеньора и под всеобщие аплодисменты произнесла речь об изумительных днях, чудесно проведенных в Ленинграде ис-клю-чи-тель-но благодаря обаятельной, привлекательной, и прочая и прочая сеньорите Зое.
После чего поднесла какую-то увесистую книгу и взяла под локоть, деликатно приглашая разделить трапезу.
Зою не нужно было просить дважды. Привычно изобразив смесь неловкости и благодарности, она проследовала на отведенное ей место. Усаживаясь, мельком оценила подарок. Это был видовой альбом с желтой канарейкой на обложке.
Канарейка? – всерьез удивилась она. – Ах да, они же с Канарских островов! Выходит книжку оттуда везли?! Вот чудные, лучше бы здесь в «Березе» что-нибудь купили…
Банкет вскипел ключом. Мелодичный перестук вилок и ножей, сладкие вздохи откупориваемых бутылок, и тонкий звон хрусталя обволокли Зою туманом чужого праздника, который вдруг показался своим. Уверенно орудуя над столом, она нагрузила полную тарелку из разных блюд, ваз и вазочек, потянулась за «кока-колой» и невольно вздрогнула, увидев своего визави.
Этого сеньора Зоя сразу выделила из общей массы. Лицо его, младенчески розовое, сияло хорошо промытыми морщинами в обрамлении очень белых волос; дать ему можно было и сорок лет, и семьдесят. Впрочем, у всех иностранцев, ублажающих себя бассейнами и массажными салонами и лаун-теннисом круглый год, возраст неопределим. Сеньор привлек внимание не этим; Зоя отметила его, едва услышав его голос, неприятно царапающий ухо грубоватым акцентом. К тому же он был пронзительно светлоглаз и носил жесткую фамилию Штробке, выделяющуюся из испанского сладкозвучия остальной группы. И еще она замечала, как нередко – обычно после выпивки, которая бывала на каждом обеде – он обращается к спутникам рычащим немецким «херр». Наверное, он и был немцем: Канарские острова при Гитлере, кажется, служили военной базой, и там все перемешалось.
Пируя с интуристами, что выпадало регулярно, она опять-таки испытывала двоякое чувство. Ведь это был уж и вовсе кусок с барского стола, к которому ее, служанку, припускали из гуманитарного снисхождения. Ей было стыдно, но мама утверждала: раз кормят, надо есть, тем более что в простой жизни такого и понюхать не удастся, а эти сволочи не обеднеют.
Сволочами мама именовала иностранцев – всех без разбора. Зоя ее прощала; та росла в старые времена и обладала стальными убеждениями по любому поводу. Впрочем, и в себе самой Зоя чувствовала иногда отголоски невнятной боли, которая достается, видимо, по наследству всем детям фронтовой полосы России, даже рожденным через много лет поле войны. И она не удивлялась, чувствуя, как вздрагивает сердце, облившись генетическим ужасом быстрее, чем поспевает сообразить ум, когда где-нибудь на экскурсии или просто в троллейбусе на Невском неожиданно взрывались поблизости раскаты немецкой речи. Наверное, это было естественным: неизвестно, скольким поколениям еще