Джим Хоппер пытался стереть улыбку с лица, но та лишь становилась шире. Он стоял у кухонной раковины, по локоть погрузив руки в горячую мыльную воду, и наблюдал, как за окном падает снег – огромными хлопьями размером с кулак.

      Рождество было не самым лучшим праздником. Во всяком случае, для него. И так продолжалось уже… ну, достаточно долго. С тех пор, как он узнал о Саре. Хоппер и понимал, и принимал это, так что последние шесть лет – уже почти семь – после возвращения в Хоукинс он покорялся растущему внутри чувству горя и утраты, которое неизменно становилось все сильнее по мере приближения праздников.

      Покорялся? Нет, не совсем подходящее слово. По правде говоря, он приветствовал это чувство, позволял ему захлестнуть себя, потому что так было… легко. И удобно.

      И безопасно, как ни странно.

      Но с другой стороны, он ненавидел себя за это. За то, что сдается. За то, что каждый год позволяет прорасти в сознании семенам безысходности. Однако ненависть к себе только погружала его глубже во тьму, и все повторялось по кругу – снова и снова.

      Но только не теперь.

      Не в этом году.

      Впервые все действительно стало по-другому. Его жизнь изменилась, и эта перемена показала ему, насколько низко он пал и в кого успел превратиться.

      И все благодаря ей – приемной дочери по имени Джейн. Теперь она официально носит его фамилию.

      Джейн Хоппер.

      Одиннадцать.

      Оди.

      Хоппер почувствовал, как уголки губ снова растягиваются в невольной улыбке. В этот раз он даже не пытался сдерживаться.

      Присутствие рядом Оди не означало, что он забыл прошлое – разумеется, нет. Однако то, что она теперь с ним, накладывало новые обязательства. Теперь у него снова есть дочь, которую нужно воспитывать. А значит, пора двигаться дальше. Прошлое никуда не делось, но он наконец-то сумел усыпить его в глубине подсознания.

      А на улице продолжал падать снег, который уже укрыл деревья вокруг хижины белым одеялом толщиной более чем в полметра. По радио сказали, что бури не ожидается, и штормовых предупреждений тоже не было. Однако прогноз погоды, который Хоппер поймал днем, казался теперь несколько оптимистичным. Обещали обильные осадки по всей территории страны, но казалось, будто весь снег выпал на паре гектаров площади вокруг старого домика его деда. Если хотите куда-то ехать, сказали по радио, то просто… не стоит этого делать. Оставайтесь дома. Грейтесь. Пейте эгг-ног[1].

      Хоппера такой вариант устраивал.

      Но вот Оди…

      – Вода остыла.

      Джим вышел из задумчивости и неожиданно обнаружил, что Оди стоит рядом с ним. На лице девочки ясно читались заинтересованность и беспокойство: почему он так долго моет посуду? Даже вода уже остыла. Хоппер вытащил из раковины руки, на которых осела пена; кожа на подушечках пальцев сморщилась. А вот гора посуды, из которой они сегодня доедали остатки еды, оставшейся после рождественского пира, почти нисколько не уменьшилась в размерах.

      – Все хорошо?

      Хоппер взглянул на Оди, в ее широко распахнутые в ожидании глаза, и понял, что опять начинает улыбаться. Черт побери, он просто не может себя сдержать.

      – Да, все хорошо, – ответил Хоппер.

      Он потянулся взъерошить ей темные кудри, но Оди сморщилась и отпрянула от руки, покрытой мыльной пеной. Хоппер засмеялся, отдернул руку и взял полотенце с кухонной тумбы. Вытирая руки, он кивнул ей за спину, в сторону небольшой комнатки.

      – Удалось связаться с Майком?

      Она вздохнула – пожалуй, чересчур драматично, подумалось Джиму. Хотя опять же, для нее ведь это в новинку, а очень часто и вовсе кажется испытанием. Оди подошла к дивану, взяла большую карманную рацию прямоугольной формы и протянула мужчине, как будто он мог каким-то образом достать оттуда ее друзей.

      Несколько секунд они смотрели друг на друга. Затем девочка нетерпеливо взмахнула зажатой в руке рацией.

      – И чем я смогу помочь? – Хоппер