Дело об убийстве Рощина-Инсарова. Влас Дорошевич
Читать онлайн книгу.
дании, войдет в рассмотрение вопроса о правильности постановления окружного суда по делу художника Малова».
Известие в духе времени. За последнее время у нас царит обвинительное направление.
Я отношусь с величайшим почтением к правосудию и преклоняюсь пред милосердием. Правосудие родилось на земле, родина милосердия – небо. Это с неба звучал голос:
– Милосердие, милосердие всем живущим на земле!
И прочитав, что г. Малов освобожден от суда[2], – я порадовался этому акту милосердия.
Меньше всех я радовался, конечно, за г. Малова. Слава Богу, что человек избег каторги. Но надо сказать правду, на Сахалине я встречал людей[3], заслуживающих гораздо более жалости и симпатий, чем г. Малов.
Гораздо больше я радовался за г-жу Пасхалову. На суде этой много перестрадавшей женщине предстояла тяжкая роль. Отказаться давать показания, – скажут:
– Жестокосердие!
Давать показания, – пройти сквозь строй мучительных вопросов, которые будут задавать и прокуратура, и защита. Это – душевное наказание, стоящее телесного.
Но больше всего я радовался за память покойного Н.П. Рощина-Инсарова.
Я знал, в чьи руки попало дело Малова. Один очень ловкий, очень юркий, очень пронырливый, мелкий одесский присяжный поверенный, лишь только случилось несчастье, обратился к г. Малову с предложением защищать, и г. Малов «дал свое согласие», избрал его себе защитником.
Это тоже немножко странная черта! Малов, к чести его сказать, не допускает мысли о каких-нибудь «отношениях» между его женой и покойным Рощиным. И вот, убив человека ни за что ни про что, – он первым долгом начинает заботиться о защитнике. Немножко рано, немножко поспешно…
Я знавал одного убийцу, убившего ни в чем не повинного человека. Когда ему предложили защитника, – он отвечал:
– Ах, уйдите вы от меня, ради Бога! Не все ли равно, что со мной будет?! Каторга, оправданье, – да разве они вытравят из моей души это ужасное воспоминание? Разве спасут меня от меня самого?
В это время думают об убитом, и немножко рано думать о себе.
Я знал, как повелась бы эта зашита. Сколько ушатов грязи было бы вылито на память Н.П. Рощина-Инсарова. И относительно актера – это сделать не трудно. Добродетельнейший из актеров – чудовищнейший «обыватель».
Стоило задать вопрос:
– Отношения Рощина к женщинам?
Если взять Рощина отдельно, – получится картина, которая ужаснет добродетельные сердца. Если взять его в той обстановке, в которой он жил, в той среде, в которой он вращался, – вы увидите, что Рощин вовсе не был «чудовищем», что он был лучше и скромнее многих и многих.
Ведь, вон после его смерти один из известных артистов уверял же, что артист «должен» прельщать дам, иначе он не будет иметь никакого кредита у публики, как jeune-premier. Что jeune-premier[4] должен кружит дамам головы, чтоб «тренироваться».
При всем веселом отношении покойного Рощина к жизни, – у него никогда не было такого циничного взгляда на «связи» с женщинами. Ои искренно увлекался и увлекал. Он любил женщин, и женщины любили его. Разве это так ужасно!
А на суде, где стали бы говорить не о нравах среды, а только о Рощине, картина получилась бы ужасная.
– Его увлеченья рассеяны по всей России!
Но он и скитался по всей России. Здесь проживет несколько месяцев, там блеснет мишурной роскошью костюма, красивой, пылкою тирадой роли, искренним, неподдельным чувством, – и исчезнет. Актер – это эпизод в жизни женщины-обывательницы. И вся его жизнь, это – пестрая цепь эпизодов. Такова участь.
Из этого юркая зашита создала бы ужасную картину, и память хорошего человека, быть может, была бы втоптана в грязь.
Вот почему мое обывательское сердце радовалось, что суда не будет. Мы любим тишину. И если дело гасится тихо, без шума, радоваться свойственно нашей натуре:
– Так-то оно лучше!
Я думаю, то же, что чувствовал я, чувствовали и многие, прочитав известие, что дело прекращено.
Но, милостивые государи и милостивые государыни, имея сожаление к мертвым, пожалейте и живых, – имейте милосердие к преступнику, но имейте милосердие и к людям, ни в чем не повинным.
Уже вторая фраза приятной телеграммы звучала странно:
– Малов отдан на попеченье матери.
Отдать 35-летнего мужчину «на попечение родителей» это – юридическая форма, которой вы никак не наполните жизненным содержанием.
Старуха-мать, которая «глядит» за своим 35-летним сыном:
– Не делай того-то! Не ходи туда-то! Не говори того-то! Не думай о том-то!
Если человек нуждается в «присмотре», в «наблюдении», – он и должен быть отдан под действительный, а не номинальный присмотр, под настоящее ежечасное наблюдение. Это должно быть сделано в интересах тех, кто может пострадать из-за выходок