Федор Сологуб. Георгий Чулков
Читать онлайн книгу.
ref="#n_1" type="note">[1]. А я был начинающий писатель, автор книжки «Кремнистый путь» и только что появившейся тогда в «Весах» статьи «Светлеют дали»[2].
Сологуб, услышав мою фамилию и пожимая мне руку, сказал, лукаво щуря глаза:
– А по-моему, они темнеют…
Я конечно догадался, что поэт, намекая на заглавие моей статьи, иронизирует добродушно по поводу этой несколько восторженной литературной декларации. По неопытности я недоумевал, как мне надо отнестись к иронии моего почтенного собеседника. Но Сологуб сам помог мне выйти из затруднительного положения, переведя разговор на мои стихи.
У Сологуба тогда была борода, которую он впоследствии сбрил. Портрет Кустодиева[3] очень удачен в отношении сходства. Сологубу можно было тогда дать лет пятьдесят и более. Впрочем, он был один из тех, чей возраст определялся не десятилетиями, а по крайней мере тысячелетиями – такая давняя человеческая мудрость светилась в его иронических глазах.
В одно из ближайших воскресений я получил от Сологуба приглашение его посетить. Он жил на Восьмой линии Васильевского острова, в доме Андреевского городского училища, где он служил в качестве инспектора.
Сологуб тогда еще не был женат, и в доме хозяйничала его сестра, Ольга Кузьминишна[4]. Это была приветливая, но несколько застенчивая и очень скромная пожилая девушка. Лицом она была похожа на брата. Ходила она по комнатам бесшумно, как ходят монахини. И во всем облике ее было что-то монашеское. И в доме была чистота и порядок, как в монастырских кельях.
Брат и сестра были чрезвычайно гостеприимны. Ужины они устраивали вкусные, угощая домашними соленьями и всякими яствами, и казалось, что ты сидишь не в Петербурге, а где-нибудь в далекой провинции, где люди хлебосольны и мастера готовить всякие настойки и закуски.
В салоне Мережковских шли горячие дебаты на религиозно-философские темы; произносились монологи и диалоги, иногда речи походили на проповедь… У Сологуба таких «платоновских» бесед[5] не устраивалось, И даже Мережковские, посещая поэта, избегали у него поднимать споры на ответственные темы.
У Мережковских говорили громко, у Сологуба – вполголоса; у Мережковских спорили о церкви взволнованно и даже запальчиво, у Сологуба – рассуждали о стихах с бесстрастием мастеров и знатоков поэтического ремесла. В кабинете хозяина, где стояла темная, несколько холодная кожаная мебель, сидели чинно поэты, читали покорно по желанию хозяина своя стихи и послушно выслушивали суждения мэтра, точные и строгие, почти всегда, впрочем, благожелательные, но иногда острые и беспощадные, если стихотворец рискнул выступить со стихами легкомысленными и несовершенными. Это был ареопаг[6] петербургских поэтов.
Сологуб был важен, беседу вел внятно и мерно, чуть-чуть улыбаясь. О житейском он почти никогда не говорил. Я никогда от него не слышал ни одного слова об его училище, об учениках, об его службе. Кажется, он был превосходный педагог. Учителем он был, несомненно, прекрасным. Он любил точность и ясность и умел излагать свои мысли с убедительностью математической. Чем фантастичнее и загадочнее была его внутренняя жизнь, тем логичнее и строже он мыслил. В этом отношении он был похож на Эдгара По. Даже таинственные и загадочные темы он облекал в стройную систему силлогизмов. Он в совершенстве владел техникой спора. Самые рискованные парадоксы он блестяще защищал, владея диалектикою, как опытный фехтовальщик шпагою.
Некоторых он пугал насмешливостью, иных он отталкивал своею обидчивою мнительностью, другим он казался холодным и злым. Но мне почему-то он сразу внушил к себе доверие, и я разглядел за холодною маскою то иронического, то мнительного человека его настоящее лицо – лицо печального и доброго поэта.
Но обидчив и мнителен он был в самом деле болезненно. Несколько раз даже у меня с ним были недоразумения по разным незначительным поводам. Правда, эти недоразумения кончались благополучно и очень скоро, потому что Сологуб всегда чувствовал, что я его ценю и люблю, и охотно мирился.
Однажды мне пришлось даже получить от него довольно неприятное письмо, написанное им под впечатленьем только что напечатанной тогда повести Кузмина[7] «Картонный домик». К несчастию, эта повесть напечатана была в альманахе «Белые ночи», в коем я принимал ближайшее участие и где я напечатал также стихи самого Сологуба. А в повести Кузмина – надо признаться – не очень скромно описан был интимный вечер в театре В.Ф. Комиссаржевской, где Сологуб читал свою пьесу[8]. И сам поэт изображен был Кузминым насмешливо, как некий «седой человек, медлительным старческим голосом, как архимандрит в великий четверг»[9], возглашавший реплики своей пьесы[10]. Оскорбительного, впрочем, ничего не было. Но Сологуб обиделся. Мне это было особенно тяжело, потому что вся эта история совпала с мучительною предсмертною болезнью сестры поэта. Федор Кузьмич жил в это время в Финляндии, в Райволе. Письмо датировано 25 июня 1907 г. А текст письма
В статье «Светлеют дали» («Весы» 1904. № 4) Чулков провозглашал: «Мы… накануне великих откровений… Мы делаемся причастными величайшему прозрению, отвергая те пути познания, которыми следовало заблудившееся человечество».
Портрет (1902) Бориса Михайловича Кустодиева (1878–1927) воспроизведен в сборнике стихов Ф. Сологуба «Пламенный круг» (1908).
Тетерникова Ольга Кузминична (1865–1907) зарабатывала на жизнь шитьем. Окончив повивальный институт, получила диплом повивальной бабки. Умерла от туберкулеза.
Такое название получили беседы, которые вел на философские, политические и религиозные темы со своими учениками Платон Афинский (428 или 427–348 или 347 гг. до н. э.).
Ареопаг (г р е ч.) – высший орган судебной и политической власти в древних Афинах, зд. – собрание авторитетных лиц для решения каких-либо вопросов.
Кузмин Михаил Алексеевич (1872–1936) – поэт, прозаик, критик, композитор. Написал рецензию на вторую книгу рассказов Чулкова (Аполлон. 1910. № 6).
Пьеса «Дар мудрых пчел» читалась на одной из «суббот» в театре В.Ф. Комиссаржевской.
Великий четверг – день страстной недели, когда Римская церковь примирялась со всеми кающимися грешниками и изрекала анафему на всех упорствующих, день когда служится литургия Василия Великого. В Евангелии этому дню соответствует Тайная Вечеря и Моление о чаше.
Ср.: «… и на ложе, приготовленном будто для Венеры или царицы Клеопатры, полулежал седой человек… // – Зачем вы устроили ему такое поэтическое ложе? // – Я же не знал, какого он вида и возраста… Повернув свое бледное с лоснящимся, как у покойника, лбом лицо на минуту к шепчущимся, перевернув шумно и неспешно страницу, сидящий на ложе снова начал…» (К у з м и н М. Картонный домик // Белые ночи. СПб., 1907. С. 123–124).