Стоял солнечный, веселый весенний день. В полуразвалившемся стогу сена недалеко от деревни сидели Манька и Гринька и, пользуясь тем, что никто их не видит, обнимались и целовались без всякой меры. Но когда Гринька позволил своим рукам лишнее, Манька его оттолкнула.

      – Ты чего? – спросила она сердито.

      – А чего? – сказал Гринька, смутившись. – Я ничего.

      – Ну да – ничего. Гулять гуляй, а рукам воли не давай.

      – Да я ведь так просто… – Гринька поискал слово, – по-суседски.

      Манька засмеялась и шутя стукнула его по голове.

      – Вот дурак, скажет тоже. Разве ж по-суседски лазют куда не след?

      – А куда лазют? – невинно поинтересовался Гринька.

      Манька отвернулась от него, запрокинула голову, подставляя лицо теплому весеннему солнцу.

      – А и правда ты непутевый. Не зря тебя дразнят так.

      – Ну уж прямо сразу и непутевый, – возразил Гринька. – А у путевых откуль дети родятся?

      – Вот язык! Несет, сам не знает чего. Нет, Гринюшка, я так не хочу.

      – А как хочешь? – поинтересовался Гринька.

      – Хочу, чтоб все было как у людей. Чтоб свадьба была на всю деревню, чтоб брагу пили, чтоб песни пели. Хочу быть женой.

      – Да я что, я разве против? – сказал Гринька. – Я уже с тятькой обо всем договорился. Вот в море по рыбу сходим, засылаю сразу к тебе сватов, и идем к Владычице под святое благословение.

      – Правда? – обрадовалась Манька.

      – Что ж я врать буду?

      Манька коснулась своим плечом плеча Гриньки. Гринька, не теряя времени даром, тут же вцепился в Маньку. Но Манька была начеку и, чтоб дело не заходило слишком далеко, опять оттолкнула Гриньку.

      – А ты как, сразу и ко мне, и к Анчутке косой свататься будешь или по очереди? – спросила она.

      – А при чем тут Анчутка? – удивился Гринька.

      – Как будто я не видала, как ты вчерась с ней на завалинке лапался.

      – Да это ж я так, – смутился Гринька, – ну от нечего делать.

      – По-суседски, – скосила глаз Манька.

      – Ну да.

      – Ну и слезай отседова, – рассердилась Манька. – Иди к своей косой и хоть лапай ее перелапай, а здесь нечего сено чужое толочь.

      Она опять от него отвернулась. Гринька сидел надувшись, но слезать с сена не собирался.

      – Слышь, Манька, – сказал он ей, помолчав, – ты это… Да и кто она есть, коль сравнить с тобой? Страшилище, да и все.

      – А еще кто? – спросила Манька.

      – Косая, – с готовностью ответил он.

      – А еще?

      – Рябая.

      – А еще? – потребовала Манька.

      – Горбатая, – ляпнул Гринька, ничего не придумав.

      – Ну зачем уж лишнее говорить! – ласково упрекнула она, придвигаясь к Гриньке.

      Гринька, осмелев, опять полез обниматься, но она, вдруг испугавшись чего-то, ткнула его лицом в сено, сама упала рядом и затаилась.

      Со стороны деревни к стогу подошла маленькая пожилая женщина с темным лицом. Это была Манькина мать – Авдотья.

      – Манька! – позвала она, задрав голову к стогу.

      Ей никто не ответил.

      – Манька, слышь, что ли, нечистый тебя заешь! – Она схватила торчавшую из сена Манькину ногу и потащила к себе.

      Вместе с Манькой сполз Гринька. Они стояли перед Манькиной матерью, осыпанные сеном, и смущенно переминались с ноги на ногу. Авдотья посмотрела на них грустно, но без укора и, едва разжав губы, тихо сказала:

      – Матушка, наша Владычица, преставилась нынче в обед.

      Авдотья повернулась и пошла обратно к деревне.