Я открыл глаза – голова ответила болью. Жалкая клетушка комнаты, такая же, как моя, только окно с другой стороны. И чисто кругом. У меня так чисто не было с тех пор, как я въехал. Впрочем, даже тогда так не было. Стерильно, как в морге. Брр. Ненавижу чистоту! Похмелье тоже ненавижу…

      – Очухался? – Низкий голос шел из-за спины. Я с трудом повернул гудящую голову, посмотрел на говорившего. Ну и типчик! Вроде парень как парень. Моих лет, среднего роста, среднего телосложения, волосы средней длины, лицо тоже усредненное. Представитель среднего класса, серый и мертвый. Вот только глаза… Глаза не мертвяка – чудовища. Еще более страшного, чем я.

      – Очухался? – повторил он.

      – Хрен знает, – я попытался встать. Зря попытался. – Я тут блевану, не возражаешь?

      – Возражаю.

      Его тон был таким, что тошнота, поднявшаяся было от желудка вверх, быстро подалась назад – вниз, до самых пяток. Вместе с душой.

      Некоторое время мы молчали, смотрели друг на друга. Изучающе.

      – Ты транслер? – спросил он вдруг.

      – Чё?! – Я постарался вложить в вопрос столько возмущения и недоумения, сколько могло вместить в себя короткое слово.

      – Ад. Ад кругом. Мир перевернут. Бежать. Заборы. Провода. Люди. Толпы. Мертвые люди на мертвых…

      – Заткнись, – оборвал я его монотонные слова, отражающие мои образы. – И так тошно. – Я помолчал немного и со вздохом признался: – Баньши я.

      – Баньши? – В его глазах появился сдержанный интерес. – С большим диапазоном трансляции?

      – С большим. На полкилометра могу вопить.

      Я заметил, что в моих словах чуть ли не гордость проскользнула. И стало еще противнее – вот, гордится чудовище своей чудовищностью! Посмотрите, какие клыки! Какие когти!

      – И что же такой выдающийся баньши делает в трущобах округа Син? – Он едва заметно усмехнулся.

      – А не пофиг ли? – огрызнулся я. – Я же не спрашиваю, что псевдобог из Ячейки делает в этих же гребаных трущобах. Ты ведь ячеечный, да?

      На его лице ни один мускул не дрогнул, только взгляд стал кошмарно-стеклянным. Я понял, что угадал, но легче мне от этого не стало. Вот уж повезло. Как висельнику. Что я знал о Ячейках? Кое-что знал. Может, и побольше, чем другие обитатели округа Син. И главное, что мне было известно: я ненавижу их всех до смерти. И даже сильнее.

      – Не будем о прошлом, – сказал тем временем он с убийственным миролюбием. – Давай о будущем. Ты будешь работать со мной.

      – Ага, разбежался, – я бы хрюкнул от смеха. Если бы желудок не сделал очередной кульбит. Я уже говорил, что ненавижу похмелье?

      – У меня есть деньги.

      – Засунь их себе в задницу.

      Он вздохнул.

      – Если бы я оставил тебя валяться на лестнице, то сейчас ты был бы мертв. И это в лучшем случае. Здесь округ Син, если ты не в курсе. Разобрали бы тебя живьем на органы, протрезветь не успел бы. Тебе следует быть благодарным.

      – А я не просил меня спасать! Я, может, этого и хочу – сдохнуть скорее!

      Его глаза сузились до щелочек.

      – Сдохнуть, говоришь, хочешь? Так сдохни.

      Он быстрым движением выхватил из внутреннего кармана куртки лучевик, протянул рукоятью вперед.

      – Давай. Лучше всего стрелять в висок. Или в рот. Тогда наверняка. Или тебе помочь?

      – Ты что, совсем псих?! – Я инстинктивно отшатнулся от оружия.

      – Всё ясно, – он снова усмехнулся. – Только и умеешь орать: «Хочу сдохнуть! Хочу сдохнуть!» А на деле… Ты не можешь принять смерть. Поэтому перестань говорить ерунду.

      «А ты можешь?» – хотел я опять огрызнуться. Но слова в горле застряли. Потому что понял: он может. Еще как может! Черт бы побрал этих ячеечных…

      – И чего ты от меня хочешь? – спросил я.

      – Чтобы ты транслировал. Так же, как вчера, но сознательно и направленно. В полную силу своих способностей. Страх. Безысходность. Отчаяние. Ненависть. У тебя это хорошо получается.

      – Ты понимаешь, о чем просишь? – сказал я серьезно. – Понимаешь, какие могут быть последствия?

      – Да, – ответил он спокойно.

      – Да пошел ты!

      Превозмогая похмельную тошноту, я поднялся со старого топчана и поковылял к двери. Он не шевельнулся. И только когда я взялся