Зазвонил телефон. Крис проделал свой обычный путь – об трельяж, столик, вешалку. Шкатулка, фарфор… Прихватил со столика заляпанный желтым воском лист и маркер.

      В прихожей отмахнулся от паутинных занавесей, зажег витую толстую свечу. Густое дрожащее зеркало отразило его сосредоточенный взгляд и сведенные тонкие брови.

      – Телефон доверия. Криспер Хайне, – сказал он в дышащую трубку и провалился во тьму пола. Разложил на коленях лист, – тот все норовил свернуться.

      – Неужели… – сказал в трубку грустный голос. Крис подтянул к себе медовую шкуру кенгуру, распластавшуюся под тумбочкой. Холодно, в прихожей ночью всегда такой холод…

      – Неужели вы существуете?

      – Я существую, – ответил Криспер, вздрагивая. – Будем говорить?

      – Будем.

      – Сколько тебе было лет?

      – Четырнадцать, – признался голос.

      Крис вывел на своем листе арабские закорючки, рукой отодвинул подкравшегося полюбопытствовать деревянного негритенка. Негритенок обнажил длинные острые зубы, сплюнул на пол кровью.

      – Зажги свет… – шепотом попросил его Крис.

      Свечи загорелись повсюду. Их круглый рождественский свет выманил углы и перекладины старинной прихожей. Обнажились скелеты письменных бюро и гардеробов, показалась сломанная пишущая машинка с выбитыми зубами клавиш. Зеркало заволновалось золотистым и розовым.

      Трубка в руках Криса молчала, тяжело дыша.

      – А тебе? – наконец спросил голос.

      – Мне… – Крис задумчиво покрутил в пальцах маркер. – Около восемнадцати.

      Негритенок хихикнул. Он нашел увечную машинку и стучал пальцем по единственной уцелевшей букве. Машинка чмокала и стонала.

      – И что ты там делаешь?

      – Жду, пока ты мне что-нибудь расскажешь, – сказал Крис, поджимая пальцы босых ног. По полу нестерпимо дуло. – Когда ты меня о чем-нибудь попросишь.

      – А ты сделаешь?

      – Сделаю. Если расскажешь.

      – Я умер, – вдруг твердо и звонко сказал голос. – Мне четырнадцать лет, а я уже умер.