Вот она, Москва-красавица, —

      постоянный фейерверк.

      Поглядите, как бросается

      белый низ на черный верх.

      Дайте нам, у нас каникулы,

      конфетти и серпантин.

      Остальное, что накликали,

      даже видеть не хотим.

      Ожидания доверчиво

      в новостях передают.

      Всем привет от фейерверкщика,

      а от сменщика – салют.

      Как бы вытащить из ящика

      с говорящей головой

      не того, впередсмотрящего

      на тебя, как часовой —

      словно ты шпана советская

      или крайний инвалид.

      Он о том, что время детское,

      по-немецки говорит.

      Время – голову не высуни.

      И уходят в дальний путь

      дети, загнанные крысами.

      Им вода уже по грудь.

      Посещением обрадуй

      городок, идущий в гору.

      За кладбищенской оградой

      яму вырыли другому.

      И миньяна, как ни ратуй,

      не собрать об эту пору.

      Весь сегодняшний Казимеж

      словно выбитая челюсть.

      Вдоль по улице Шерокой[1]

      ходит ветер, подбоченясь.

      Люди свесились из окон.

      Что упало – не поднимешь.

      Вот и память как известка

      отлетает, легковесна.

      Не из камня, а из воска

      возводили это место.

      И вот видишь, Матка Боска

      не спасла его, Болезна.

      А еще говорит мне попутчик наш:

      Так и быть, я тебя запру.

      Приберу тебя как чужой багаж.

      А зачем пропадать добру?

      Подводя итог, не сиди вот так.

      Не показывай слабину.

      Я казенным мелом поставлю знак

      и квитанцию не верну.

      Задержи в уме, подводя итог,

      основную величину —

      неучтенный груз, что везет челнок

      на себе через всю страну.

      Грузовой отсек. Подвижной состав.

      Можно сразу поставить крест.

      Ведь теперь не все на своих местах,

      да и нет их, надежных мест.

      Разреши чужим багажом не стать

      для проворных рук.

      Тяжела ты, право, ручная кладь,

      неподъемна вдруг.

      Девки идут как Бирнамский лес.

      Ротами, ярмарками невест

      строятся без указки.

      Пляшут набедренные узлы,

      ходят шарниры из-под полы.

      Видно, что не гимнастки.

      Следом народный идет конвой,

      их добровольный пленник,

      гонит на них как осиный рой

      ворох цветных наклеек.

      Новое высеяно зерно.

      Город, выигранный в казино,

      высмотрит напоследок,

      как разрушительницы границ,

      дети кентавров и кобылиц

      рвутся из лестничных клеток.

      Сна ни в одном глазу.

      Сон, посмотри в глазок:

      в свете наискосок

      кто-то в знакомой шапке,

      в чужом пальто,

      сам неизвестно кто.

      нет ничего в руках

      нет ни песка

      ни кипятка

      нечего бросить наверняка

      нет ничего в руках

      нет и сил у руки

      все замечает страх

      у него глаза велики

      Страх, посмотри в глазок.

      Там никого. Там близка, густа

      сделана темнота

      из одного куска.

      Да и что ему твой песок —

      он и сам из песка.

      Скоро мы станем прошений податели.

      Станем просители мы,

      чтоб разошлись ради дочки и матери

      снежные эти холмы.

      Чтоб они стали перинами белыми

      с мягкой опорой на дне,

      и невредимыми съехали, целыми

      дети на той стороне.

      Сердце