Двадцать какое-то, чёрт его знает, число…

      Слышится звон, – это бьётся в осколки посуда,

      К счастью, должно быть, соседу опять «повезло», —

      Судя по звуку хрусталь, ваза весом в полпуда.

      Ну, да и ладно, окрепнет в неравной борьбе,

      Может, на пользу ему, что жена истеричка…

      Так и сижу я под звон хрусталя и тебе

      Письма пишу, за сегодня второе… Привычка

      Складывать в стол, на досуге сто раз перечесть,

      Вычеркнуть лишние знаки, поправить повторы…

      Чу, иссякает хрусталь, но фарфор ещё есть,

      И есть подозренье, – надолго не хватит фарфора.

      Двадцать какое-то… Письма пылятся в столе.

      Надо ли их отсылать, и кому это надо? —

      Скучная сказка о том, как однажды белел,

      Там далеко-далеко, и на фоне заката,

      Сгинул в борьбе, на далёкой чужбине пропал, —

      То ли на риф наскочил, то ли стал чьим-то призом,

      То ли нашёл, что когда-то по дури искал,

      То ли не смог себе выдать обратную визу.

      Двадцать какое-то… Плачет на солнце февраль.

      Жалко ему уходить, вот и плачет, бедняга.

      Горько рыдает соседка за стенкой, ей жаль

      Чайный саксонский сервиз, её мучит люмбаго,

      Сплин и хандра, и тоска (тяжело целый день

      Ваньку валять, разгоняя безделье и скуку),

      А также мигрени, и прочая женская хрень.

      Встречу соседа, пожму обязательно руку…

      Так и живём-выживаем всем бедам назло.

      Век коротаем в борьбе, плавим золото с медью.

      Двадцать какое-то, чёрт его знает, число,

      Чёрт его знает, какая страна и столетье.

      мало мама мыла раму,

      вот и наказали маму —

      поперёк опасной бритвой

      по рукам-венякам.

      кто сказал, что волки сыты? —

      дверь открыта, веллкам.

      ночь темна, война под боком.

      что ж ты мать-перемать

      не подохни раньше срока —

      рвань-тряпьё – бинтовать.

      вас-ист-дас? – такое дело —

      мама раму проглядела,

      шишел-мышел вышел срок,

      нажимаем на курок.

      потолок измазан серым

      на потеху изуверам,

      поперёк визгливой скрипкой,

      кулаком по стеклу.

      жил с гримасой, сдох с улыбкой —

      вон он, бля, на полу.

      некроплазма в вязкой жиже.

      подходи, взгляни поближе.

      натюрморт – в оконной раме.

      душно что-то вечерами.

      Всё будет хорошо. Как заклинанье.

      Ходить по клетке, как тот самый зверь,

      что меряет шагами ожиданье —

      окно, торшер, трюмо, входная дверь.

      Опять трюмо, мелькает отраженье —

      конечно я! – кому ещё здесь быть! —

      В движении, в бессмыслице круженья —

      преддверье пораженья… Обвинить

      тебя во всём, сказать: адью, родная,

      живи, как хочешь, мне пора, пошёл…

      И повторять, как кукла заводная:

      Всё будет, будет, будет хорошо.

      не стерпится.

      не слюбится.

      не сбудется.

      затянется, останется рубец,

      и, словно след на оживлённой улице,

      сотрется и…

      финита ля…

      пиздец.

      а морю что, – по-прежнему волнуется.

      и раз и два, и замирает в лёд. —

      тоска пройдёт. не надо, ты же умница —

      сама всегда всё знаешь наперёд:

      наладится, со временем и с опытом,

      поселятся покой и мир в душе.

      лишь иногда далёким горьким шёпотом:

      не слюбится, не сбудется уже.