Цзунцзы, дроны, Гуань Юй. Ольга Виноградова
Читать онлайн книгу.
p>Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Посетители бара Helen’s
Улица не очень-то аппетитная. Ноябрь. Шесть вечера. Шанхай. Или уже семь, Роман? Смотришь в планшет. – Здесь. Видите, выше, вывеска: Helen’s, американский бар.
Здание старенькое и замызганное, грязный подъезд, второй этаж. Притон какой-то. Мы ныряем в двери, занавешенные пластиковыми полосками, и оказываемся в полутемном баре с грубыми деревянными столами. Роман предпочитает японские заведения, но после двух дней конкурса по русскому языку в здешнем университете нам, несомненно, подойдет и этот бар.
Русский человек живет будущим – к своему настоящему он, как правило, равнодушен. Он как будто ещё не родился и вечно продолжает выпутываться из своей пуповины, слушать, как журчат околоплодные воды. Он постоянно ощущает дискомфорт и непонятное, но мощное желание куда-то проскочить, воплотиться уже наконец.
Пока мы ждем официанта, раздеваемся, осматриваемся. За соседним столиком китайцы громко играют в кости. Роман, как обычно – уже не помню, в какой связи – говорит о Японии. Чёрт его знает, откуда у человека берется та или иная навязчивая идея. Для русского мальчика, родившегося в русской провинции в смутное время, мысль о Японии, наверное, очень даже естественна. Он выбрал противоположный полюс. Роман беспрерывно говорит о японском перфекционизме, японских незыблемых правилах, японской стерильности и восхищается даже их снобизмом. Он покупает японские воздухоочистители, японские сумки и японское пиво. Его любимые слова: идеальный, высококачественный и, конечно же, японский. Он копит деньги на будущую идеальную жизнь в Японии.
А я не хочу в Японию. Мне нравится неидеальный Китай. Мне нравится, что здесь к обеду подают бесплатный суп. Мне нравится, что ты можешь сколько угодно подкладывать себе риса из бочки (неизвестно, моют ли когда-нибудь этот котел – сказал бы Роман). Теперь, разбогатев, китайцы могут себе позволить быть милостивыми к бедным, признавать их наличие рядом. Нет, я не хотела бы жить в богатой стране. Богатой и вылизанной. Богатой и высокомерной. Богатой и чужой.
В чужой стране вообще чрезвычайно трудно жить. И не думаю я, честно говоря, что все дело в берёзках или в языке. И даже не в смене сезонов, которая крепко сидит в нашем подсознании. Чем больше ты привыкаешь видеть вокруг себя не берёзки, а, скажем, магнолии, чем лучше ты понимаешь чужой уклад – тем больше протестуешь против него. Но ты так мал и незаметен, со всем своим протестом вместе, что едва ли найдешь уши, которые услышат тебя.
Мы не можем жить, принимая чужой уклад. Мы будем – с завистью или презрением – смотреть на чужие традиции, чужую основательность и практичность. Мы будем понемногу учиться – у немцев ли, у японцев ли, у китайцев – о, у китайцев есть, чему поучиться… Мы освоим это – и все-таки сделаем по-своему.
Русский человек созерцателен и нуждается в печали, он не может вынести бремени каких-либо иных ценностей. Созерцательность и печаль – его боги.
Может быть только очень молодой человек сумеет изменить свою судьбу – сделать пластику своей души, своих представлений о счастье и о времени, – сумеет катапультироваться в реальность и прорасти в настоящем…
…Пора заказать. Я должна Роману стакан. Он печально смотрит в меню. Jack Daniel’s, как и все крепкое, подается порциями по 40 грамм. Не волнуйся, Роман, я должна тебе стакан, а не глоток. Стакан так стакан, ясное дело. Мы же не китайцы.
А я заказываю «Голубую лагуну» – в честь моего бывшего ученика Саши, который покупал мне этот коктейль в Москве. Ты помнишь, Саша – был жуткий мороз, мы сидели в «Му-му», и я пила лагуну, прямо так, в шубе и в шапке?
Ой, не та здесь голубая лагуна. Какая-то она у вас, китайцы, мутная. Невкусная и жидкая. Но нам некогда договариваться с жизнью, налаживать её – есть вкусное и пить немутное. Наши действия полны символизма и магии.
Роман предлагает поднять бокал за Кимико. Она полуяпонка-полумексиканка. Переходы от одной её идентичности к другой иногда внезапны. Роман общается, конечно же, с её японской ипостасью, беря у Кимико уроки японского. И мы поднимаем бокалы за нашу ласточку Кимико – и непереводимое русское слово «ласточка» остается с нами как неподаренная ей драгоценность.
Бар понемногу заполняется. Много парочек «иностранец – китаянка». Китаянок почему-то выбирают толстых и некрасивых. С красивыми, возможно, ходят в другие места. – У нас таких девушек называют лупетка, – вырывается у Романа, – мама бы так сказала. И это дурацкое диалектное лупетка для нас как письмо с родины, с доброй новостью. Мы хохочем.
Отравившись лупетками, Роман теперь уже звонит Кимико – поболтать по-японски.
А я? Чего хочу я? Почему меня так растрогали давеча на уроке лермонтовские тучки из китайской хрестоматии, тучки с ошибками? Нет у вас родины? Нет вам изгнания? Кому, на каком языке повем печаль свою? Радость свою? Кто прочтет записки мои о китайских обрядах? Молчите? Маленькая, косолапая и хамоватая официантка приносит вторую лагуну. Вторая ещё мутнее первой. Штормит сегодня…
Мы