Она увидела его в приёмном отделении, в самом конце длинного тусклого коридора, в одиночестве сидящим на банкетке, и в первые секунды не узнала его – лицо было кирпичного цвета, состарившееся, с чуть изменёнными чертами (в них читалось что-то безумное), и в ответ на это безумие (она уже узнала его, но как бы «отказалась» от него в эти секунды) в ней шевельнулось инстинктивное отвержение, она, видевшая его только в ореоле торжества, силы и красоты, не желала признавать в нём того, кого любила.

      Но он уже узнал её, и сквозь черты, искаженные безумием, вдруг проступила изумлённо-жалкая улыбка, как будто ему, обречённому, находящемуся по ту сторону жизни, вдруг блеснула надежда на спасение.

      («Какие друзья? – скажет он ей потом. – Все последние годы, всё своё свободное время я только с тобой; друзья все отпали, они перестали звонить, чего звонить, если я не с ними?»)

      Он не любил мобильный, выключал его – «он мешает мне думать, я словно на привязи, когда телефон включен, в любой момент меня могут дёрнуть».

      Впервые за всё время их знакомства она увидела его полностью разоружённым и обессиленным, и она горько заплакала.

      Она не то чтобы поняла или почувствовала, она увидела, что он – на краю смерти, у пропасти, и она не знала, как его спасти. Она плакала, а он, он пытался её утешать!.. По правде говоря, у него не было на это сил, и, понимая это, она пыталась сдерживаться. Она стала кидаться к врачам, звала их к какой-то работе, побуждала, просила; они были как сонные мухи, как механизмы, как автоматы, и ей никак не удавалось их растормошить.

      Позже, в другие дни, когда она вечерами выходила из больницы через приёмное отделение (центральный вход уже был закрыт), она ни разу не видела такого горя и такого отчаяния, как тогда у неё; всё шло деловито, своим чередом, привозили молодежь с травмами, стариков и старух в окружении родственников, да, было беспокойство, участие, переживание, но была и молчаливая покорность, готовность к любому развитию событий. А может, они, эти сдержанные люди, так верили в исцеление?

      – Что с ним?

      – Ну, пытаемся понять… ОРЗ, наверное… Температура…

      Терапевт на приёме была ласковая, миловидная, но совершенно бестолковая.

      – Я, конечно, не врач, не могу вам советовать, но он на адскую головную боль жалуется…

      Терапевт, видя её рыдания, вздохнула и снизошла – назначила компьютерную томографию мозга.

      Она сама, вместе с женщиной-санитаркой, завезла его на каталке к аппарату-капсуле, сняла ботинки, уложила на холодное клеенчатое ложе. Черты лица его заострились, отяжелели. Смерть была рядом. Она уже распахнула свои холодные чертоги, манящую бездну, путь в пустоту, туда, где не будет страданий, отчаяния, жизненной мелкоты.

      Исследование затянулось, она попыталась подсмотреть в щелочку.

      – Закройте дверь! – рявкнула врач при капсуле. – Ждите результат на каталке! Не поднимать голову! – это Ване.

      «Во! Он два часа у вас в приемном покое просидел, никто ничего не делал, а теперь, оказывается, и вставать нельзя!»

      Наконец каталку вывезли из кабинета.

      Она держала его пальто в руках, пакет с обувью. Слёзы всё текли и текли у неё по лицу.

      – Не плачь… – Видно было, как тяжело ему говорить.

      – Это так… Не обращай внимания… Нервы просто…

      Уже был вечер, за окнами темно. Шла рутинная работа – писались бумаги, вызывались в кабинеты пациенты, бестолково толклись родственники.

      – Скорей бы лечь…

      – Потерпи… Ты ведь лежишь на каталке, всё лучше, чем сидеть.

      Пришла женщина-санитарка – высокая, с крашеными в шоколадный цвет волосами, с вишнёвой помадой на губах, с подведёнными чёрным глазами. Ухоженная, внимательная. Махнула рукой:

      – Вези сюда.

      Она неумело, торопясь, закатила каталку в узкую комнату.

      Санитарка наклонилась и громко спросила:

      – Вы доверяете этой женщине свои вещи?

      – Что?

      – Вещи, говорю, ей доверяете? Она вам кто? Вещи либо она заберёт, либо в подвал сдадим.

      – Я заберу, заберу, – засуетилась Женя.

      – Снимаем