Мой день, как Земля – круглый.

      А я, как матрос – смуглый.

      Вся жизнь – это рейс кругодневный,

      Где боцман то пьяный, то гневный.

      Уставший от сна и покоя,

      Мой парусник требует бури.

      Полундра! Да что же такое!

      Опять капитан где-то курит.

      Живу, словно крейсер «Аврора»,

      Навечно прибитый к причалу.

      А был ведь эскадрам опора,

      И пушки, как тигры – рычали.

      Но где б ни дымил я трубой,

      В Стамбуле, Крыму или Сочи,

      Мне вечно сигналят «Отбой»,

      Пора возвращаться к ночи.

      Свистит, пыхтит мой гордый чайник,

      Стреляя струйкой пара.

      Шипит надменно: «Умывальник

      И стулья мне – не пара!

      Что есть в сравнении со мной

      Тарелки и ножи!?

      Легли на стол, как хлам немой —

      Без мысли, без души.

      Один лишь я в себе таю

      Все совершенства сразу!

      Кипеть, бурлить не устаю.

      Прекрасен я, как ваза!

      Философ я! Поэт! Артист!

      Никто мне не указ!».

      …устал я слушать этот свист

      И выключаю газ.

      Мой день – как вагончик метро,

      Блуждающий в тёмном тоннеле.

      Глаза мои в окна смотрели,

      Но в окнах – земное нутро.

      Бегут вдоль стены провода,

      Сплетая лихие наветы.

      А хочется видеть рассветы,

      Озёра, леса, города!

      Но всюду – подземная ночь.

      Лишь изредка, протуберанцем,

      Врываются проблески станций,

      И тьма разбегается прочь.

      Те станции, что акварель:

      Как праздник, сверкают в окошке

      Плафонов цветные серёжки.

      Мелькнут и… обратно в тоннель.

      Я вчера прочёл в газете

      Очень страшную статью.

      Говорилось в ней: «планете

      Скоро скажем мы adieu.

      Солнце огненным гигантом

      Вмиг расправится с Землёй.

      Всё сгорит! Без вариантов.

      Небо станет чёрной мглой».

      Хорошо, что всё случится

      Через много тысяч лет.

      А сейчас пойду я бриться.

      После – сделаю омлет.

      Утром выбегу из дома,

      Чтобы новый день испить.

      В теле – сладкая истома.

      Как же, братцы, любо жить!

      Не хочу ни с кем ругаться.

      Стану радость всем дарить…

      Надо сильно испугаться,

      Чтобы жизнь так полюбить.

      От мирской сбегая суеты,

      Я вошёл в просторный зал музея.

      Прикоснулся к миру красоты,

      На скульптуры белые глазея.

      Ни о чём не плача, не скорбя,

      Девять муз собрались у колонны.

      Я взмолился: «Зевс, прошу тебя,

      Сделай так, чтоб стал я Аполлоном!»

      Зевс услышал. Я – окаменел

      И застыл в холодном совершенстве.

      Неподвижен взгляд. Лицо, как мел.

      Я не чувствую, не плачу – вот блаженство!

      Безмятежность образ мой хранит,

      Идеал высокий воспевая…

      А за окнами весь день весна кипит

      Не музейная – цветущая, живая.

      Не дай вам бог любить холодный мрамор,

      Обретший плоть резцом воображения:

      Израненной души самосожжение

      Закончится дешёвой мелодрамой.

      Блуждая в сладких кольцах фимиама,

      Я прекращаю тщетное служение.

      Моей любви немое отражение

      Лежит руинами разрушенного храма.

      С небес упал