Заметки об искусстве и литературной критике. Марсель Пруст
Читать онлайн книгу.
им жизненным путем и с самым главным актом – актом узнавания себя в том, что испытываешь, и расширения посредством этого своего сознания, актом раскрытия себя в том, что говорит тебе впечатление от читаемого. И к ним, наверное, литературный критик не должен прикасаться.
Если мы не узнали себя в том, что мы читали, то оно для нас пусто, и, наверное, мы не должны в этом случае предъявлять счет в терминах литературной критики, да и литературная критика не может существовать относительно того, что чуждо литературному критику и что не задело его за душу, а за душу могло задеть, только если совпало содержание жизненного испытания. В противном случае он ведь не сможет ничего эксплицировать в тексте так, чтобы, расширяя [свой опыт], расширить и опыт книги, и опыт ее читателей.
Меня поразила одна такая встреча – встреча с писателем Марселем Прустом, который имеет одновременно преимущества и гениальности и современности, то есть это писатель XX века, близкий к опыту человека этого века, близкий к нашему опыту, и, что самое главное, это человек, который проделал этот опыт на всю катушку, то есть в тексте Пруста наглядно виден путь человека. «Путь» же, по определению, если брать это слово с большой буквы, это путь, по которому человек выходит из некоей темноты: из темноты своей жизни, из темноты впечатлений, из темноты существующих обычаев, из темноты существующего социального строя, из темноты существующей культуры, своего «Я», ее носителя, и должен пойти туда, куда светит указующая стрелка его уникального личного опыта, в том числе и пойти на «костылях» искусства, его артефактических органов[3]. И вся жизнь в каком-то смысле состоит в том, способен ли человек раскрутить до конца то, что с ним на самом деле случилось, что он на самом деле испытывает и что за история вырастает из его предназначения. А отличить то, что случилось на самом деле, от того, что кажется, очень трудно, и особенно трудно воссоединиться с невербальным корнем своего незаместимого личного ви́дения, только через который мы и прорастаем в действительное бытие и единство с другими людьми.
Итак, меня поразила абсолютная близость человека, написавшего текст – я имею в виду Пруста, – к моему опыту, и близким оказалось также отношение Пруста к возможной задаче литературной критики, взятой со стороны ее философского смысла (то есть я фактически пояснил, что я понимаю под философским смыслом – это жизненный смысл книги и акта чтения).
Я не случайно говорю о современности Пруста. Я имею в виду и то, что его писательский опыт начинался или задумывался в форме своеобразного, не традиционного романа, где основным сюжетным стержнем должно было быть сведение Прустом счетов с литературной критикой, то есть фактически с тем, как воспринимается произведение и что от личности в нем вычитывается (критиком, читателем). Он даже избрал в персонажи (в первоначальном, затем изменившемся замысле романа) своего рода идеального литературного критика, Сент-Бёва, – персонажа вполне реального, но воображаемого в идеальных качествах литературного критика, – и, как бы споря с ним, строил свой роман, имея в виду под романом движение распутывания жизненного опыта и одновременно определение места текста искусства в таком движении вообще и в судьбе (и личностном облике) автора в частности[4]. И вот в той мере, в какой литературная критика или отношение людей к произведениям искусства[5] включается или мешает этому распутыванию опыта прохождения пути, в этой мере литературная критика и фигура литературного критика вовлекались существенно в сферу внимания Пруста.
Меня как читателя, как философа затронуло прежде всего одно: акт чтения как жизненный акт (и уравнение этого интеллектуального акта с «чтением» смысла любой другой судьбоносной встречи, будь то встреча с цветами боярышника или с несчастной любовью). Слишком часто литературу рассматривают как совершенно внешнее дополнение к жизни, как некую область украшения и развлечения, вынесенную отдельно за пределы нормального процесса жизни и «артистами» обеспечиваемую, или как готовое поучение и вмешательство извне, специально реализуемое этакими «людоведами и душелюбами», хранителями и носителями правды, своего рода «теоретиками-поверенными» мироустроительного Провидения. То есть литература нас или развлекает и уносит куда-то в сказочный мир «эстетических» наслаждений, или учит, она или «искусство для искусства», проявление чистого артистизма, или социально, нравственно и идейно ангажирована, то есть рисует полотна великих событий и вмешивается в социальную жизнь. Но в обоих случаях произведения (как и их авторы) – вещь, готовая сущность, и не выделяется специфический литературный факт (или эффект литературы) как таковой, труд слова, с его последствиями и производимыми действиями в контуре, принимаемом жизнью (как и в людях, которые на этот труд осмеливаются, поскольку «жизнь их решается…»); и нам никуда не уйти от фетишизма и идолопоклонничества. Можно бесконечно спорить, не лучше ли реального воображаемый мир выдумки и литературного предания. Иными словами, предполагается такая психология: или человек убегает посредством книг от действительности, или книги дают ему путь в ней, известный кому-то за него и вместо него и навязываемый ему извне «ради его же собственного блага», а он их пассивно
Пойти средствами искусства. (Я – средствами философии. Сохраняется связь с изначальным жизненным смыслом.)
И как о таком тексте судить, когда он перед нами.
Их способность вычитывать автора.