На дачный посёлок Дубоедово опускался тихий летний вечер. Природа отходила к упокоению после изнурительного полуденного зноя. Дачные строения, утопавшие в зелени садов, казались какими-то игрушечными, сказочными. Было что-то уютное, патриархальное в симфонии строений, звуков и запахов.

      На одной из улочек под названием «Продольно-поперечная», в палисаднике одного из домов, сидели женщины весьма преклонного возраста и судачили о чём-то своём, повседневном. Сидели они в тесном кругу, на лавочках, вокруг дымящегося самовара. Установлен он был на самодельно сработанный деревянный столик. Женщины пили чай.

      Однако, вскоре неторопливая их беседа была нарушена невесть откуда появившимся соседом с улицы «Диагональной» – Илларионом Авдеевичем Крендельковым, – въедливым, желчным и ехидным стариком.

      – Темна вода в облацех! – вздрогнув от неожиданности, вымолвила одна из старушек и мелко перекрестилась. – Лёгок на помине!

      – А вы, Илларион Авдеич, у нас на слуху и во языцех, – вторила ей другая.

      – Привет этому уголку невинности и целомудрия! – поприветствовал нежданный гость. – Публикум собрался и расходиться не хочут.

      – Ступай, ступай себе дале! – прозвучало в ответ. – Планомерной тебе, гордой походки на пути витиеватом.

      – Тебе, как я посмотрю, Лукерья, пальца в рот не клади, – заметил Илларион Авдеич, усмехаясь. – Как здоровьице-то?

      – Не жаловаюсь! – ответила та.

      – А твоё, Авдотья, как самочувствие? – обратился он к старушке в белом платочке в синий горошек.

      – Не дождёшься! – со строгим выражением лица молвила женщина, не глядя в его сторону.

      – Ах, какой полонез с репримандом. А я в вашу компанию «тяжмашпроммосметлом», на огонёк так сказать. Принимаете? – И он без всякого согласия на то, отворил калитку и бесцеремонно подсел к Семёновне, молодящейся старушке.

      Та немного отодвинулась, предоставляя ему свободное место. К тому же она оберегала себя от разного рода посягательств и поползновений с его стороны.

      – Ишь, какая неприкасашка! – пожурил её дед, подсаживаясь и пододвигаясь к ней ещё на пол дюйма…

      Илларион Авдеич слыл человеком весьма ворчливым. Вечно был чем-то недоволен и питал различного рода жалобами вышестоящие инстанции и организации. Над молодёжью он благосклонно иронизировал. Считал её склонной к безделью и разврату, возлагая на себя роль учителя и наставника подрастающего поколения. Более взрослые слои населения он пытался учить, засыпая их потоками нравоучений. К представителям же своего поколения он относился свысока, снисходительно, в силу тех обстоятельств, что имел неоконченное высшее образование. Уверял соседей в своём дворянском происхождении по линии отца. Следовательно считал себя представителем высшей касты, то есть, как он любил говаривать – «белой костью».

      Особенно он слыл мастаком по линии нравственности. Правда, слова его в этом отношении как-то резко расходились с делом. В свои семьдесят лет он был неравнодушен к женскому полу. Он мог позволить себе походя ущипнуть особу женского пола или же дёрнуть её за юбку. Справедливость подобных действий объяснял стремлением указать на непозволительность ношения брюк и миниюбок.

      – Ну ты смотрика-ся, – возмущался он в подобных случаях. – Свет перевернулся. Бабы все в брюки перенарядилися, мужики – в юбки. Какую-то любовь однополую придумали. Срам, да и только! В наши-то годы об этом не только и речи не могло быть, а даже и подумать-то было страшно, ибо то – вопиюще. Всё было благопристойно, чинно, без всяких там философиев. На то Господь Бог и создал мужчину с женщиной, чтобы разница чувствовалась. Мужчине он дал силу и ум, а женщине – всё остальное: всякие там прелести с причиндалиями, и – длинный язык…

      Так Илларион Авдеич частенько разглагольствовал, сидя на лавочке в оточении сверстниц. Те коротали вечернее время за всяческими разговорами и находили большое удовольствие в том за чашкой чая. В общем, это была весьма противоречивая личность…

      Вот и сейчас, услышав, что речь идёт о молодёжи, он не преминул вставить в разговор и своё веское слово.

      – Чтобы у всех на виду обниматься да целоваться, в наше время было, извините, ни-ни. Чуть что, иди сюда. Отвечай по комсомольской линии за порочащее комсомольское звание поведение.

      Разговаривая, он пил чай с длинными прихлёбами, перемежающимися громким чавканьем.

      – А на пляжах что творится! – продолжал негодовать незваный гость. – Нет на них бальзама секущего. Понапридумывали