Кивая маме головой, я увлечённо следил за игрой листьев, прислушивался к их шелесту и шорохам, уверовав, что «ветерком» называют и красивые резные листья, которые шевелились над моей головой, и небольшие жесткие листочки вишни и, вообще, любые дрожащие и порхающие листья. Долго я использовал это слово, вызывая недоумение друзей и взрослых.

      Только когда мне стали разрешать играть со сверстниками и старшими ребятами на склонах ближайшей кручи1, её называли Водяной, я узнал, что «ветерком» другие называется совсем другое.

      Обнаружилось это так. Мы играли в круче, и Толик Кудинов позвал:

      – Пацаны, айда сюда, в круче жарко, а тут ветерок! Будем пауков из норок доставать.

      Некоторые побросали свои занятия и вскарабкались на вершину кручи. Грызомый любопытством, выбрался и я, потому как хорошо знал, что у кручи не росли никакие деревья, и ветерка быть не могло.

      Решил поправить товарища. Дернул Толика за рубаху и спросил:

      – А почему ты сказал, что тут ветерок?

      – Ты чё, не чуешь ветерка? – удивленно глянул на меня Толик и добавил, – тут совсем другое дело, а внизу запаришься.

      – Ну ты мелешь, какой тут может быть ветерок, если ни одно дерево даже близко не растет?

      Начался спор.

      – Что ты понимаешь, я старше, а яйца курицу не учат! У самого ещё штаны на помочах и с прорезом2, – сердито кричал на меня Толик, – а туда же про листочки, про деревочки городит ерунду. Сопляк!

      Растерянный, злой и обиженный я не находил поддержки даже у лучшей своей подружки Маруськи. Сквозь слезы ругался с Толиком, уже забыл, из-за чего начался спор и доказывал:

      – Мне никогда, даже когда я маленьким был, штаны с прорезом не шили! Другие вон уже повырастали, а у них прорезки. И помочи мне мама специально только для красоты делает. И сопли у меня никогда не висят потому, что простуду дедушка мёдом лечит. А у вас мёда нет, и сопля у тебя вон даже сейчас зеленая выглядывает.

      На шум из кручи выбрались остальные. Все столпились вокруг нас с Толиком и пытались внести ясность и примирить. Убеждали почему-то все меня, а не его.

      – Ты что, не чуешь ветерка? – добивалась от меня Маруська. – Чуешь, сейчас он тебе в эту щеку дует, а сейчас в другую будет дуть.

      Она, несмотря на сопротивление, развернула меня и, поглаживая по другой щеке, добивалась:

      – Чуешь? Теперь чуешь?

      – Он думает, что ветер бывает только там, где деревья с листьями, – пояснял собравшимся самый старший из нас Толик Ковалев.

      – Не ветер, а ветерок, – оправдывался я.

      Мне уже пришла мысль о том, что они правы. Что все, кроме меня, ветерком называют слабый, еле ощутимый ветер, а не порхающие на ветру листья. А я – такой умный и правильный – ошибался. Хотя меня всегда все хвалят: и крестный, и тетя Тоня, и Маруськины родители ей меня в пример ставят. А я оказался недотепой. И надо мной можно теперь всем смеяться.

      Ватага галдела:

      – Нашли из-за чего ругаться.

      – При чем тут листья всякие?

      – Как маленькие!

      – Пацаны, вы помиритесь прямо сейчас. Нечего лаяться по пустякам. Миритесь! – и кто-то легонечко подтолкнул меня к Толику.

      Выдернув свое плечо из-под чужой руки, я убежал к бугру из россыпей мела, уселся на кустик чахлой травы и горько заплакал.

      Стыд сменила обида, и я не мог унять слез. Видно, судьба у меня такая несчастная, что я при всей своей исключительности стал посмешищем в глазах соседских пацанов. А может я совсем и не особенный? Может меня хвалили другие, чтобы не обижать? Конечно, я не особенный, не лучший, даже хуже тех, кого осуждал с мамой в разговорах перед сном, рассказывая о своих похождениях.

      Вспомнил, что и маме, рассказывая об ошибках других, я не всегда точно описывал свое поведение, чтобы маме было приятно думать, какой у неё правильный сын. Вообще, я наверно очень плохой. Вот и сейчас, на виду у всех, поступил подло с Федькой Ковалевым.

      Их семья жила бедно. Федька уже давно вырос из своих штанишек с разрезкой. Часто, увлекшись игрой, он сверкал своей задницей, но из деликатности, никто из нас никогда не делал ему замечаний. Все делали вид, что не замечают этого недостатка. Зато сам Федька, когда замечал свой оголенный зад, сильно конфузился. А привычка одергивать штанишки вниз, на бедра, у него стала постоянной. Он наверно и во сне одергивает их вниз.

      Стало жаль его. Он ведь не виноват, что бедно