I. В консульство Гая Цензорина и Гая Азиния – или, как ты любишь, в семьсот сорок шестом году от основания Города – то бишь, на следующий год после гибели Друза и на третий год после женитьбы Тиберия на Юлии, в феврале месяце возле Бычьего рынка дорогу Фениксу перегородил какой-то высокий, широкоплечий и бородатый мужчина. По виду – азиатский грек. Встал на пути у Пелигна в узенькой улочке, так что Феникс затруднился его миновать.

      Юный «прогулочный» раб Феникса – из тех, что поэт получил вместе с виллой, – попытался отстранить невежу. Но грек очень твердо стоял на ногах. Тогда раб толкнул его. Грек слегка покачнулся, а затем ловкой подсечкой свалил раба с ног и расхохотался.

      Раб пытался подняться. А грек, едва тот встал на карачки, вновь опрокинул его – даже не ударом, а резким щелчком пальцев в лоб.

      Раб стал звать на помощь. Прохожие стали останавливаться.

      Феникс, сдерживая возмущение, огляделся по сторонам и сказал наглецу:

      «Ты видишь, у меня есть свидетели. В суде ты мне за всё ответишь».

      «Я? В суде?! – еще больше развеселился бородатый верзила. – Да знаешь ли ты, с кем связался?!»

      «Не знаю. Но кем бы ты ни был, мы сейчас позовем стражников… Я, римский всадник, тебе этого так не оставлю», – решительно объявил Феникс и обернулся к остановившимся людям, ища у них помощи и поддержки.

      Грек, повторю, был высок и плечист. Но на глазах у народа оскорблять римлянина, всадника, издеваясь над его рабом… Люди угрожающе надвинулись на безобразника.

      А тот, перестав веселиться, с удивлением воззрился на Феникса и обиженно воскликнул:

      «Ты что, Голубок, совсем зазнался?! Старого друга не признаешь?! Ты не смотри на бороду, не смотри на одежду – в глаза мне смотри!»

      Феникс глянул ему в глаза. Глаза были карие и умные. Черты лица, если освободить их от густой бороды, – вовсе не греческие, а самые что ни на есть римские: прямые, суровые, словно точеные, мужественные и красивые… Сомнений быть не могло – перед Фениксом стоял Юл Антоний, сын Марка Антония, триумвира и любовника Клеопатры.

      «Ты… Ты что?.. Ты когда вернулся?» – только и нашелся спросить Феникс.

      А Юл сначала за шкирку поднял с земли поверженного раба, потом сгреб в охапку и оторвал от земли Феникса и, кружась с ним по улице, несколько раз свирепо крикнул ошеломленным «свидетелям»: «Ступайте своей дорогой!», «Проваливайте, кому говорю!», «А то всех посажу в колодки!»…

      Ты Юла-то помнишь? – вдруг спросил Вардий. – Я в наших разговорах несколько раз упоминал его.

      Я ответил, что, конечно же, помню; как можно забыть такую яркую личность.

      – А ты Мессалу прочел? – затем спросил Вардий.

      Я ответил, что прочел и очень внимательно.

      Вардий удовлетворенно кивнул, достал из футляра – видимо, заранее снятого с полки и выложенного на столик – два свитка и, вручив их мне, велел:

      – Вот, почитай теперь Мецената. Но во втором свитке читай только до окончания Гражданских войн… Тоже два дня даю, сегодня и завтра. А послезавтра жду у себя.

      О Юле Антонии больше не было сказано ни слова. И я, как ты знаешь, весьма догадливый, не мог взять в толк, с какой стати меня вновь заставляют изучать историю борьбы юного Октавиана, будущего Августа, со злейшим своим врагом Марком Антонием.

      Но через день всё объяснилось. Вновь пригласив меня в свою библиотеку и на этот раз усадив меня в кресло между бюстами Гомера и Вергилия, но сам не садясь, а расхаживая передо мной взад и вперед, оглаживая ладонью кулак – сначала правой ладонью левый кулак, а затем левой ладонью правый кулак, и эдак попеременно – Гней Эдий мне вот что поведал: