Иконописец. Андрей Викторович Белов
Читать онлайн книгу.
рашиваясь под тем или иным предлогом с работы, благо руководство шло навстречу, искал завод, на который можно было бы поступить на работу. Бесполезно: приема нигде не было ни на какую должность.
Шел он домой, да вот только ноги не слушались, и как увидит он бар, кафе или какое другое заведение, где водки выпить можно, так они сами старались повернуть к ним. Хотя эти торговые точки и принято называть «увеселительными заведениями», а народ не только с радости, но и с горя туда идет. Так издревле было на Руси: грусть, радость, тоску, веселье и все мало-мальски выбивающее человека из его жизненной колеи пытался он оставить на дне стакана водки в кабаке. Сколько веков прошло с тех пор, как были кабаки на Руси, а нет-нет да и сейчас частенько слышишь упоминание его – прижилось это слово: «кабак», и может, не столько в русском языке, сколько в русской душе с ее вечной и беспричинной тоской, с ее одиночеством, с ее постоянными исканиями ответов на одни и те же вопросы многих поколений русских людей.
Хотя и говорят, что горе от радости недалеко ходит, а в жизни частенько одна беда притягивает к себе еще и другую. Вдоль всей дороги от завода до ближайшей автобусной станции – дороги, по которой шел основной поток заводчан, – по обочинам сидели бомжи, калеки, попрошайки: со всего города съехались, прослышав про закрытие завода, надеясь выпросить хоть сколько-нибудь денег у проходящих мимо них людей, надеясь на жалость, родственность душ будущих нищих и сегодняшних. То тут, то там слышались одни и те же слова: «Такая уж страна – от сумы да тюрьмы не зарекайся». Обгоняя Геннадия Ивановича, быстрым шагом тяжело дыша, шел грузный заместитель начальника цеха, тоже уже бывший, и по всему было видно, что он решительно знал, что ему сейчас необходимо. Однако Геннадий Иванович все же спросил:
– Куда бежим, Михалыч?
Михалыч остановился, остановился и Геннадий Иванович. Оба повернулись назад, чтобы еще раз взглянуть на вчера еще родной завод, которому не один год отдали оба. Они уже отошли далеко от предприятия и смотрели сквозь смог на нечеткие очертания зданий цехов: завод находился в низине, как в яме, и круглый год над ним висел дым, даже если наверху было ветрено. Зимой весь снег вокруг завода был грязного цвета, и, как поговаривали, это темное пятно зимой было видно даже с самолетов. Михалыч немного отдышался и ответил:
– Геннадий Иванович, я тут знаю одну забегаловку, она неподалеку: чисто, культурно, закуска вполне приличная, цены терпимые, и водка не отрава какая-нибудь – пить можно. Идемте вместе?
– Нет, сослуживец ты мой бывший, не поможет это, спасибо за приглашение, но не пойду.
Не одни они шли после смены с упавшим настроением: рядом, грязно матерясь, шли работяги из разных цехов, постоянно призывая собеседников обсудить все, что произошло и как жить дальше за стаканчиком-другим; брели задумчиво инженеры, размышляя хватит ли дома оставшейся после вчерашнего водки, или заранее прикупить чекушку; а уж женский состав бухгалтерии и других административных отделов, те, шумно ругаясь, визгливо и не без слез шли гурьбой, бестолково обсуждая сам факт случившегося. Стихийно среди женщин образовалась довольно большая группа, решившая сейчас же идти в храм и поставить там свечку. Вот только в какой храм идти и кому свечку ставить, женщины никак не могли прийти к согласию. Бывшие работницы обогнали Геннадия Ивановича, и чем окончился спор, он не слышал, но про себя подумал: «Ох, и как же это по-русски: чуть что случится, так женщины – за свечку, а мужики – за стакан».
Официально завод прекращал свою работу из-за безденежья, спада производства, из-за отсутствия заказчиков на его продукцию. Но люди-то не вымерли – остались, значит, остались и все потребности в стране. Многие понимали, что государственные заводы банкротят специально, чтобы потом почти даром передать их с помощью залоговых аукционов в частные руки под видом различных акционерных обществ, совместных предприятий…
Шли 1990-е годы: сокращения работников, закрытие производств, невыплаты зарплат по шесть месяцев и больше; люди искали, где бы еще подработать в нерабочее время, ломали голову, у кого бы из родственников занять денег. Те, у кого были огороды, вновь стали сажать картошку, как много лет назад; социализм приказал долго жить, а взамен процветали беспредел, преступность, воровство, грабежи. Женщинам приходилось носить сумочки, плотно прижав их к груди, чтобы не вырвали обнаглевшие до крайности подростки или не вытащили кошелек, разрезав бритвой сумку, освободившееся уголовники, которых тогда, с радости, новая власть отпустила на волю в большом количестве: кому-то вообще закрывали статьи, переводя их из уголовных в административные, кого-то отпускали по амнистии или по условно-досрочному освобождению.
В общем, лихие годы – они и есть лихие.
Геннадий Иванович был широкоплечий мужчина, лет этак тридцати-тридцати трех, невысокого роста, взгляд задумчивый. Его можно было принять за сельского жителя: морщины как у крестьянина, работающего весь день на ветру в поле, но, главное, руки – руки землепашца, широкие и натруженные. Рубашку носил дешевую, в клетку, брюки гладить не любил – так и ходил, без «стрелок». Не сразу и поверишь, что этот неказистый мужчина с деревенской внешностью успешно окончил один из самых престижных