© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

      Император был уже стар.

      Волосы поседели, левая нога едва двигалась – отзывалось увлечение юности, катание на коньках. Он тогда часто падал, причем почему-то каждый раз на левую ногу, и, конечно, по молодости лет не обращал на ушибы внимания и не лечился.

      Похоже, зря.

      Этим утром императору понадобился глобус.

      И он, осторожно подшаркивая, прошел в зал где стояла огромная модель земного шара – подарок германских родственников.

      Окно в зале было открыто, в него врывался апрельский птичий гомон.

      Император остановился.

      Вытянул шею к окну, как бы раздумывая, куда двинуться дальше – к глобусу или к окну, за которым шумели и резвились птахи.

      Немного помешкав, он двинулся к окну.

      Весна…

      Солнце так напекло подоконник, что рука императора, случайно коснувшаяся окна, дернулась от неожиданного тепла, но потом постепенно, не сразу, но все же оперлась на прогретое дерево.

      У окна император задумался.

      То ли запахи, то ли это солнце, а может, птичья кутерьма всколыхнули в его душе далекие-далекие дни, еще до его коронации, дни его помолвки с его единственной и самой дорогой женщиной – с его ненаглядной Алике.

      И тогда весна была бурная и шумливая.

      Хотя до Алике он чуть было не увлекся младшей Кшесинской. Но это было до.

      До нее… до нее…

      Император прислонился головой к тяжелой шторе и улыбнулся, вспомнив Красносельский театр.

      «Где теперь все это? Полвека сижу на троне. Вроде, все правильно, а как бы все и не так. Нет рядом близких. Аликс – царствие ей небесное… – Император перекрестился. – Спасибо Господу, что прибрал к себе – сумасшествие ее было ужасным. И не мудрено после убийства Григория и скорой смерти Алеши, наследника. А у дочерей – ни одного внука».

      Наконец он очнулся от дум и, отвернувшись от окна, подошел к огромному глобусу.

      – Америка… – пробормотал он.

      Повернул глобус и стал близоруко рассматривать этот континент.

      Палец его, скрипя, пополз по гладкому шару. Остановился в середине северного континента, покружил там туда-сюда и двинулся выше, к Аляске.

      – Штаты, Штаты… – прошептали его губы. – Семь миллионов с хвостиком получил от них дед, только и всего-то. А теперь страхом веет от этих Штатов. Даже рука чувствует это. Что они там задумали?

      Ему показывали киносъемку того, что осталось от двух японских городов.

      Японцев император не любил.

      Он очень чувствительно относился ко всему, что касалось его рока. Рожденный в день Иова Многострадального, он испытал сильное душевное потрясение после покушения на него в Нагасаки. И хотя это было очень давно, в бытность еще цесаревичем, шрам на голове все не давал забыть об этом кошмарном событии.

      Да, он не любил японцев, но то, что он увидел на экране, было настолько ужасным, что в начале в это плохо верилось. Две бомбы – в несколько минут два города и миллионы жизней обращены в пепел, в ничто.

      Император постучал пальцем по Аляске, потом похлопал ладонью по тому месту, где была обозначена страна, которая его беспокоила.

      – Штаты, Штаты…

      И зашаркал к себе в кабинет, бормоча под нос:

      – Скоро буду, как Папа перед смертью, ездить на коляске. Не дай Бог…