Известно, что на Ваганьковском кладбище хоронят тех, кто по своему социальному весу не дотягивает до Новодевичьего, но все же весомее Троекуровского или Хованского. Но и тут своя градация: кто-то лежит рядом с Есениным и Высоцким, кто-то подальше. Место для захоронения погибшего выделили вдалеке от центральной аллеи, и людям, которые пришли почтить его память, пришлось протискиваться между могильных оград по траве и раскисшей глине. С утра моросило, вода копилась на листьях лип и берез, струйками плюхалась на зонты. В процессии было человек десять мужчин разного возраста, все в черных кашемировых пальто, с черными зонтами. Со стороны казалось, что по кладбищу ползет, изгибаясь между могилами, длинная черная гусеница, лоснящаяся от воды. Все были с букетиками гвоздик, а два молодых человека в конце несли тяжелый венок.

      Возле надгробия, закрытого черной пленкой, их ждал коренастый мужичонка с нервным лицом в рыжеватой кожаной куртке и в камуфляжных штанах, заправленных в кирзовые сапоги с подвернутыми голенищами. Длинные седые волосы перехватывал кожаный ремешок, как у русских мастеровых. Это был известный среди московских камнерезов Фрол, человек небесталанный, но запойный в двух своих состояниях – когда работал и когда пил, третьего состояния у него не было. Он сидел на черной гранитной скамье, установленной перед могильной клумбой, окантованной гранитным поребриком. Такая же скамья была напротив. Они предназначались для тех, кто придет сюда скорбно помолчать о безвозвратной утрате. При появлении процессии он поднялся и встал возле памятника, ожидая знака снять пленку.

      Черная гусеница подтянулась к могиле и обступила ее полукругом. В центре оказался грузный человек лет пятидесяти с брезгливым выражением на тяжелом лице с темными мешками под глазами. Его как будто всё раздражало: погода, измазанные глиной туфли, медлительность сопровождающих. Спросил, ни к кому в отдельности не обращаясь:

      – Священник?

      Поспешно ответили:

      – Облачается. Поторопить, Олег Николаевич?

      Он недовольно посмотрел на часы и кивнул камнерезу:

      – Открывай.

      Фрол совлек пленку с надгробия и ревниво вгляделся в лица, пытаясь понять, какое впечатление произвело его творение.

      Творение представляло собой глыбу белоснежного мрамора на черном гранитном постаменте. Из мрамора словно бы вырывалось лицо человека с грубоватыми чертами и с выражением несмиренности со своей зависимостью от бесформенности камня. Ему так и не удалось вырваться, но и то, что открылось, говорило о необычном, сильном характере.

      На постаменте золотилась надпись:

      ГЕОРГИЙ АНДРЕЕВИЧ ГОЛЬЦОВ

      16.05.1960 – 14.09. 2008

      Долго, исподлобья, как бы набычась, смотрел тот, кого назвали Олегом Николаевичем, на надгробие. Все в окружении застыли, не смея ни словом, ни лишним движением помешать тяжелому начальственному молчанию. Наконец, он сказал:

      – Похож.

      Молодые люди поставили к постаменту венок, расправили ленту с надписью «От команды «Росинвеста». Помним, скорбим», все положили на могилу цветы. Только Олег Николаевич остался стоять со своими гвоздиками, словно позабыв, что с ними делать. Он так и простоял все время, пока подоспевший молодой служитель храма Воскресения Словущего совершал чин освящения, побрякивая кадилом и окропляя надгробие святой водой. Он даже забыл снять шляпу, но никто не решился ему об этом напомнить. Лишь когда церемония закончилась, шагнул вперед, обнажил крупную лысоватую голову и произнес напряженным голосом:

      – Георгий, друг! Сколько я себя помню, ты всегда был рядом. Даже сейчас я чувствую твое присутствие. Мы всегда с тобой, ты всегда с нами.

      С этими словами положил на могилу гвоздики, нахлобучил шляпу и пошел прочь, не оглядываясь и