1

      В ноябре прошлого года книга спасла мне жизнь. Понимаю, что это звучит неправдоподобно. Многим такое заявление покажется преувеличенным или чересчур сентиментальным, но тем не менее это так.

      Не думайте, однако, что увесистый том Бодлера в кожаном переплете преградил путь пуле, как это бывает в кино. Я не веду столь бурную жизнь, а мое глупое сердце к тому времени уже и так ранили. В один прекрасный день, на первый взгляд ничем не отличающийся от других.

      Я прекрасно помню, как это случилось. Последние гости ресторана: довольно шумная группа американцев, вежливая японская пара и компания о чем-то горячо спорящих французов – как обычно, засиделись. Американцы все еще охали и ахали, облизывая губы после пирожных «Шоколадный замок».

      Подав десерт, Сюзетта, как всегда, спросила меня, нужна ли она мне еще, после чего, довольная, удалилась. А Жак, по своему обыкновению, пребывал в плохом настроении. Закатывая глаза, он с грохотом забрасывал пустые тарелки в посудомоечную машину. На этот раз его возмутили манеры туристов.

      – Ох уж эти американцы! Что они понимают во французской кухне? Ровным счетом ничего! Съели все, даже украшения. Почему я должен готовить для варваров? Такая работа только настроение портит. Как мне хочется все это бросить!

      Он снял передник и пробурчал свое «доброй ночи», прежде чем запрыгнуть на велосипед и исчезнуть в холодной ночи. Жак – замечательный повар, и мне он очень нравится, несмотря на то что вечно потчует нас своим брюзжанием, словно супом буйабес. Он работал во «Времени вишен», когда этот маленький ресторан со скатертями в красно-белую клетку, расположенный в стороне от оживленного бульвара Сен-Жермен на улице Принцессы, еще принадлежал моему отцу. Папа любил песню о времени вишен[1], которое так прекрасно и мимолетно, этот жизнеутверждающий и в то же время печальный старинный шлягер о влюбленных, нашедших и потерявших друг друга. И хотя французские левые сделали его своим неофициальным гимном, символом прогресса и наступления новой эпохи, полагаю, ресторан обязан своим названием не столько Парижской коммуне, сколько личным воспоминаниям моего отца.

      Я выросла в том самом доме. После школы я обычно делала уроки на кухне, среди грохота кастрюль и сковородок и множества соблазнительных запахов, так как была уверена в том, что Жак приберег для меня какое-нибудь лакомство.

      Жак, точнее, Жак Огюст Бертон – выходец из Нормандии, где местность просматривается до самого горизонта, воздух имеет вкус соли и не за что зацепиться глазу в бескрайнем море, над которым ветер никогда не прекращает своей игры с облаками. Не раз Жак повторял мне, как он любит глядеть вдаль, в бесконечное пространство. Иногда Париж казался ему тесным и шумным, и его снова тянуло на побережье.

      – Ну скажи мне, как вдохнувший хоть раз воздуха Кот-Флери[2] может чувствовать себя нормально среди парижских выхлопных газов! – восклицал он.

      Помню, как он крутил в руках нож для разделки мяса, презрительно глядя на меня большими карими глазами, а потом нетерпеливым движением смахивал со лба прядь темных волос, в которых с годами – я замечала это не без некоторого волнения – мелькало все больше серебряных нитей.

      Прошло немало лет с тех пор, как этот коренастый человек с большими руками в первые показал четырнадцатилетней девочке с длинными русыми косами, как готовить настоящее крем-брюле. И это было первое блюдо, которым я когда-то удивила своих подруг.

      Жак, конечно, не профессиональный повар. В молодости он работал на знаменитой ферме Сен-Симон в Онфлёре – маленьком городке на побережье Атлантики с его удивительными маяками[3], прибежище художников и других деятелей искусства. «Стильное место, дорогая Орели…» – вспоминал он.

      Сколько бы Жак ни ворчал, я только улыбалась про себя, потому что знала: мне никогда это не выйдет боком. Так оно было и в ноябре прошлого года, когда небо над Парижем имело цвет молока, а люди на улицах кутались в толстые шерстяные шарфы. В самом холодном из ноябрей, которые я провела в этом городе. Или мне так казалось?

      За несколько недель до того умер мой отец. Внезапно, без предупреждения, просто потому, что в один прекрасный день его сердце решило, что с него хватит.

      Жак обнаружил его, когда открывал ресторан после обеда. Отец лежал на полу в окружении продуктов, купленных им с утра на рынке: бараньей ноги, свежих овощей, зелени и морских гребешков.

      Он оставил мне ресторан, несколько умных изречений о жизни, а также рецепты своего знаменитого «меню любви», якобы не без помощи которого он когда-то завоевал сердце моей матери. Ее не стало, когда я была совсем маленькой, поэтому мне никогда не удастся выяснить, дурачил ли он меня. Отцу было всего шестьдесят восемь лет. Но люди, которых вы любите, всегда умирают рано, независимо от того, сколько им лет.

      «Количество