ISBN 978-5-7949-0802-2

      Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

      ДЕРЕВЕНЬКА МОЯ

      Оставить след

      Год 1920

      Агафья осталась с тремя детьми одна. Могла бы выйти замуж: находился человек, но не решилась. Боялась за детей: вдруг обидит – не родные ведь. А дети уже все понимали, настороженно смотрели на приходившего каждый вечер дядю Степана и очень обрадовались, когда однажды мать с грустью в глазах оглядела свою детвору и попросила его не приходить больше. Все трое по мере своих сил старались помогать матери в любых делах. Не оставлял Агафью и старший брат Никодим.

      Много зим и вёсен прошло с тех пор. Вот уже и двух дочерей выдала замуж, зятья достались трудолюбивые. Особенно радовало мать то, что они очень любили ее дочерей, жалели, оберегали от лишних житейских неурядиц. Все жили отдельно от матери, каждая семья имела свое подворье, достаток. Как и положено: пошли внуки – радость бабушке. Агафья жила с младшим Данилой, он семьей пока не обзавелся. И если дочери пошли по мужу – смуглые лицом, волосы черные, как смоль, то Данила был копия самой Агафьи —голубоглазый, светловолосый кудряшка.

      Трудная доля выпала Агафье: на старости лет ей достались четверо малолетних внуков, дети младшей дочери Ульяны. Самому младшему Федюне – семь недель, Ване – семь лет, Фросе – четыре года, Дашутке – два годика.

      До самой смерти не забудет Агафья 18 февраля 1920 года. В этот морозный ясный день она в одночасье лишилась дочери Ульяны и зятя Иосифа, которого любила, как родного сына. Трудились они с дочерью день и ночь, потому имели справное хозяйство. Очень любили детей, а они нарождались в любви и согласии, как грибочки, один за другим. Иосиф всю тяжесть по хозяйству взвалил на свои плечи. После рождения Феденьки Ульяна долго не могла поправить здоровье, Иосиф старался быть всегда рядом.

      А время было неспокойное. Совсем замучили крестьянство: насильственно заставляли работать в госхозах на положении наемных рабочих. По первому требованию властей они обязаны были бросать свое хозяйство и везти дрова в город и на железнодорожную станцию, расчищать снег, перевозить солдат и чиновников, выполнять прочие повинности по распоряжению местных властей. Не этого ожидали крестьяне от новой власти, чувствовали себя униженными. Свое хозяйство уходило в запустение. Крестьяне сначала возмущались, а потом организованно восставали против такого бесправия.

      16 февраля 1920 года деревенским мужикам вновь было приказано отвезти дрова на железнодорожную станцию. А это ни много ни мало – пятнадцать километров туда и столько же обратно, да груженые сани. Пока вернется обратно, вновь ничего не сделаешь в своем хозяйстве. Мужиков прорвало: «А кто наших детишек согреет?», «А кто нас кормить будет, если для своего хозяйства времени не остается?», «Мы и без города проживем!», «Нам кататься в поездах некогда!», «Пусть горожане приезжают к нам и трудятся вместе с нами».

      Местная власть приказывала прекратить забастовку и незамедлительно приступить к выполнению приказа из уезда.

      – Холоп! Прислужник! Тебе бы только выслужиться перед уездным начальством, а на нас наплевать, – негодование мужиков выходило за пределы разговора, пусть даже слишком возбужденного.

      – Или сейчас же загружаетесь и везете дрова, или… – Максим Давыдович не успел договорить: толстый ком снега залепил ему рот. В толпе засмеялись. Волостной глава побагровел, очистил рот и лицо от снега, посмотрел на своих обоих помощников, стоявших на полшага сзади него и тоже улыбающихся, одарил их таким взглядом, что те сразу стали меньше ростом, потом бросил свой свирепеющий взгляд на мужиков. – … или вам же хуже будет, – медленно закончил он прерванную фразу.

      – И этот сивый мерин еще угрожать нам будет! – вырвалось из толпы. – Давайте-ка его поучим, как говорить с трудовым народом, – пятеро мужиков двинулись на крыльцо Совета. Началась драка. Была пущена кровь с обеих сторон, но до зверского избиения дело не дошло. Пусть говорят, что темное мужичье, неграмотное, но оно не было жестоким, всегда помнило: лежачего не бьют.

      – Ну, помяли маленько, проучили, очухаются и согреются в Совете, там у них всегда тепло, – мужики