После увольнения из органов госбезопасности я некоторое время служил прокурором города Первомайска, что на Луганщине.

      Он был вполне обычным для старого Донбасса, с той лишь разницей, что имел еще два города районного подчинения – Горское и Золотое, а также несколько крупных поселений, расположенных на живописных берегах Северского Донца.

      Только что отгремели майские праздники 1988 года, на окраинах буйно цвели сады и под лучами солнца искрилась Лугань, а я сидел в кабинете, изучал очередное уголовное дело и ждал неприятностей.

      Что они неизбежны в ближайшие дни, знал по опыту прошлых лет.

      Они были не мед, если учесть, что мое назначение в этот город, тогдашний первый секретарь горкома партии с нарицательной фамилией Плахотченко встретил «в штыки» и заявил, что он со мной не сработается. Почему, отдельный разговор.

      Спорить с Юрием Павловичем я не стал и вскоре уличил его в хищениях и взятках, за которые совсем недавно поплатился его предшественник на этом посту вместе с председателем горисполкома.

      В обкоме поднялась шумиха, но пришлось согласиться. Причем рычать на меня не стали, к тому были основания.

      В город примчался его второй секретарь с ласковой фамилией Зверев и предложил дилемму: я не возбуждаю дела по их ставленнику, чтоб не шокировать ЦК Украины, а они разбираются с Плахотченко на месте, «по тихому».

      В Малороссии есть хорошая пословица: «Нэ буды лыхо, покы тыхо». Будить его я не стал, ибо уже имел некоторый опыт по аналогичному делу в этом же городе, где раньше работал помощником. Свалка была страшная, с публикациями в «Правде» и наездами парткомиссий самого высокого уровня.

      В итоге, проворовавшиеся партийно-советские лидеры закончили весьма плачевно, а спустя некоторое время прокурора и начальника милиции, вновь назначенный Плахотченко, «размазал по стенке» не без участия обкома.

      Со Зверевым мы встретились в «белом доме» и беседа напоминала торг.

      Не зная всех материалов, Рид Петрович старался подешевле купить голову первого секретаря, а я подороже ее продать. Но, как нас учили когда-то, для таких случаев, я «держал камень за пазухой».

      У меня были с собой еще кое-какие материалы, касающиеся уже непосредственно обкома и секретарь «скис».

      Плахотченко сняли с должности, наказали по партийной линии и сослали помощником директора на одну из шахт области, где я, кстати, в свое время работал горным мастером. На прощание он вернул городу все, что украл.

      Но вернемся к тому, чего я ждал – депутацию ветеранов Великой Отечественной войны.

      Каждый год, через несколько дней после праздника Победы, они неизменно посещали прокуратуру и учиняли мне разнос. Затем писали жалобы в различные инстанции на прокурора – держиморду.

      Наезжали кураторы и начинали брюзжать, требуя удовлетворить петиции фронтовиков. Им предъявлялись материалы имеющихся проверок, которые, как водится в таких случаях, находили поверхностными, о чем докладывали наверх.

      Меня вытаскивали туда и «драли», о чем сообщали ветеранам. И так каждую весну, до начала полевых работ. Они благостно действовали на стариков, которые начинали в меру сил копаться на своих участках и забывали о моем существовании. До новой весны.

      А дело было в следующем.

      Еще с екатериниских времен местное население селилось по берегам Северского Донца по признаку достатка. На правом, высоком, с плодородными землями и сосновыми борами – как водится, богатые, по местному «кугуты»*, на левом, пологом и песчаном – беднота, по местному «незаможники» Так и жили, целыми родами, со своими церквями, школами и кладбищами.

      Правобережные в большинстве служили в Войске Донском, имели обширные земли, стада и пасеки; левобережные работали на шахтах и разводили на песке бахчи.

      Когда началась Гражданская война, первые, как и следовало ожидать, оказались в казачьих сотнях Каледина, Деникина и Махно, а «незаможники» вступили в красногвардейские отряды Буденного, Пархоменко и Щорса.

      После ее окончания, оставшиеся в живых бойцы, вернулись в родные села Крымское, Нижнее и Калиново, где вновь расселились по тому же принципу.

      Грянула Великая Отечественная и мужская часть левобережья этих сел, влилась в Красную Армию, которая с боями оставила Донбасс.

      Правобережные же дождались «освободителей», многие из них вступили в полицию и карательные отряды, которые зверствовали в наших местах не хуже своих новых хозяев.

      В 1943 году Донбасс освободили и часть изменников, вместе с фашистами, покатилась на запад. Оставшихся же отловили «СМЕРШ»* и местные органы НКВД и, расстреляв наиболее замаравших себя кровью, остальных отправили «до далэкых таборив».

      Закончилась война. Крымские, нижнянские и калиновские фронтовики вернулись в родные места. А в середине 50-х, туда же стали возвращаться и отбывшие свой срок предатели.

      В это время по ранее оккупированным