Волшебная опера. Александр Александрович Еричев
Читать онлайн книгу.
инерция человеческого зрения, общеизвестная ещё в Китае. А ведь фенакистископ Плато, по сути своей, был трансформацией дедалеума китайского образца 180-го года нашей эры, который был изобретён Дин Хуанем. Но мировое сообщество считало дедалеум наследником, а не прародителем. Герберту думалось, что Уильяма Джорджа Горнера это мало беспокоило, ведь именно он, а не китаец древности, известен миру, как человек, придумавший это устройство.
В свою очередь его изобретение, находящееся сейчас лишь в стадии выдумки, будет куда более грандиозным и сумеет оживить его произведения, наполнив их тем самым волшебством, какое сам он всегда видел в них.
Герберт размышлял об этом, пока его прекрасная жена Элизабет стонала под ним. Да, он считал её настоящей красавицей, к тому же благовоспитанность Элиз ему импонировала с самого момента их знакомства в Париже, на той самой премьере балета «Сильфида» в Гранд-Опере, когда неподражаемая Мария Тальони исполнила немыслимый танец на пальцах ног. Однако консервативность жены его утомляла. Он исполнял свой супружеский долг без энтузиазма и настоящего желания, лишь имитируя и то, и другое, буквально принуждая себя к эякуляции. Они были женаты уже три года, и каждый день последнего из них он задавался вопросом, как же он решился на такую глупость?
Наконец, всё было закончено, и Герберт повалился рядом с супругой, закрыв глаза и чувствуя невыносимое отвращение к Элиз, которая тут же прильнула к нему и нежно поцеловала в щёку.
– По милости Божьей, этот акт любви принесёт нам с тобой дитя, мой любимый муж.
Она всякий раз уповала на вымышленного бога, прекрасно зная его отношение к этому вопросу. Сам Герберт был человеком науки, верящим в силу только лишь сознания и воображения. И пусть многие светские прогрессивные изобретатели и учёные не ставили его с собой в один ряд, он считал себя к ним принадлежащим, потому что создание столь безукоризненных партитур, какие производил он и по которым ставились производящие фурор оперы, требовало действительно высокого интеллекта и гибкости ума. А когда он изобретёт то, что придумал недавно, то всем придётся признать его уже как выдающегося многогранного гения.
– Герби?
Он не смог сдержать вздох разочарования.
– Что случилось, Элизабет?
Она помолчала. Потом задала вопрос, ответа на который он не знал:
– Ты любишь меня?
Он хотел сказать ей, что любит только то, что делает, любит ноты и то, как они образуют цельное произведение, любит и то, как готовое произведение воздействует на слушателей во всех уголках культурного мира, навсегда прописывая его имя в анналы истории. Но разве женщина способна понять это? И разве она это хочет услышать?
Ему казалось, что он никогда никого и не любил. Ни родителей, которые души в нём не чаяли и дали ему лучшее образование, на которое он мог только надеяться. Ни друзей, имена многих из которых он даже не сразу мог вспомнить. Ни жену, по дурости своей на которой однажды женился.
– Я уважаю тебя, Элизабет. И мне льстит то, что могу представлять тебя людям, как свою супругу.
Видимо, ответ её устроил, раз она продолжала лежать так, как и лежала, положив ладонь ему на грудь.
– Ты точно хочешь отправиться со мной? Не буду ли я тебе обузой?
Она говорила об их плане побывать в далёкой Бразилии, куда его пригласили скучающие управленцы из регентского совета, уроженцы Португалии, желающие вновь ощутить вкус Старого Света. А ведь ничто так его не передаёт, как отличная опера. И нет, он предпочёл бы отправиться один, но светское общество этого не поймёт, а ему не хотелось становиться жертвой сплетен и судачеств, способных подпортить ему репутацию.
– Нет, Элизабет, ты станешь моей путеводной звездой и оберегом в этом путешествии.
Она поцеловала его в плечо.
*****
Он мало помнил само путешествие. Отчётливым в памяти оставалось только колыхание волн и нескончаемость происходящего.
Теперь его звали Жан. У него наконец-то появилось собственное имя, которое ему дал его новый хозяин. Не то, чтобы ему оно было нужно, ведь предыдущий называл его просто мальчиком, но собственное имя, лишь своё, согревало его изнутри.
– Жан. – он вновь произнёс это имя, смакуя его мягкость и необыкновенность. Там, где он рос, такого имени не было. Во всяком случае, сам Жан никогда его не слышал.
– Жан.
Мальчик улыбнулся. Уже давно взошло солнце, а он всё ещё был в постели. Жан привык просыпаться до рассвета, вместе с остальными, ведь иначе мог заработать несколько плетей или что похуже. Например, остаться без еды или воды на весь день. И первое время здесь он вскакивал с постели, одевался и бежал во двор, чтобы с удивлением обнаружить его пустым. Потом хозяин сообщил ему, что здесь нет плантации, нет скота, и пока нет никакого хозяйства. Этот большой дом, который назывался поместьем, совсем недавно был приобретён и ещё не был обжит. Во всяком случае, это были слова хозяина, а что они означали, мальчик не совсем понимал. Одно он усвоил – он может спать утром, не боясь наказания.
– Жан. –