В желтый сумрак мертвого апреля,

      Попрощавшись с звездною пустыней,

      Уплывала Вербная неделя

      На последней, на погиблой снежной льдине;

      Уплывала в дымах благовонных,

      В замираньи звонов похоронных,

      От икон с глубокими глазами

      И от Лазарей, забытых в черной яме.

      Стал высоко белый месяц на ущербе,

      И за всех, чья жизнь невозвратима,

      Плыли жаркие слезы по вербе

      На румяные щеки херувима.

      Близ ворот собирались законники

      И решили, чтоб все без различья

      Добивались прощенья разбойника,

      Ибо это – в обычае.

      <…>

      В час полудня в садах безглагольных

      Совершалось великое судьбище,

      И Пилат был покорно безволен

      Пред одетым в кровавое рубище.

      Замечтался безбрежными мыслями

      Прокуратор – ходивший в Британию,

      В тишине под гранатными листьями

      Завершались предания.

      В саду Гефсиманском стоял он один,

      Предсмертною мукой томимый.

      Отцу всеблагому в тоске нестерпимой

      Молился страдающий Сын.

      «Когда то возможно,

      Пусть, Отче, минует Мя чаша сия,

      Однако да сбудется воля Твоя…»

      И шел он к апостолам с думой тревожной,

      Но, скованы тяжкой дремой,

      Апостолы спали под тенью оливы,

      И тихо сказал он им: «Как не могли вы

      Единого часа побдети со Мной?

      Молитесь! Плоть немощна ваша!..»

      И шел он молиться опять:

      «Но если не может Меня миновать —

      Не пить чтоб ее – эта чаша,

      Пусть будет, как хочешь Ты, Отче!» И вновь

      Объял Его ужас смертельный,

      И пот Его падал на землю как кровь,

      И ждал он в тоске беспредельной.

      И снова к апостолам он подходил,

      Но спали апостолы сном непробудным,

      И те же слова он Отцу говорил,

      И пал на лицо, и скорбел, и тужил,

      Смущаясь в борении трудном!..

      О, если б я мог

      В саду Гефсиманском явиться с мольбами,

      И видеть следы от Божественных ног,

      И жгучими плакать слезами!

      О, если б я мог

      Упасть на холодный песок

      И землю лобзать ту святую,

      Где так одиноко страдала любовь,

      Где пот от лица Его падал как кровь,

      Где чашу он ждал роковую!

      О, если б в ту ночь кто-нибудь,

      В ту страшную ночь искупленья,

      Страдальцу в изнывшую грудь

      Влил слово одно утешенья!

      Но было все тихо во мраке ночном,

      Но спали апостолы тягостным сном,

      Забыв, что грозит им невзгода;

      И в сад Гефсиманский с дрекольем, с мечом,

      Влекомы Иудой, входили тайком

      Несметные сонмы народа!

      Распятый на кресте нечистыми руками,

      Меж двух разбойников Сын Божий умирал.

      Кругом мучители нестройными толпами,

      У ног рыдала Мать; девятый час настал:

      Он предал дух Отцу, и тьма объяла землю.

      И гром гремел, и, гласу гнева внемля,

      Евреи в страхе пали ниц…

      И дрогнула земля, разверзлась тьма гробниц,

      И мертвые, восстав, явилися живыми…

      А между тем в далеком Риме

      Надменный