Бывали дни восторженных видений;

      Моя душа поэзией цвела;

       Ко мне летал с вестями чудный Гений;

      Природа вся мне песнию была.

       Оно прошло, то время золотое;

      С природы снят магический венец;

      Свет узнанный свое лицо земное

      Разоблачил, и призракам конец.

      Но о Мечте, как о весенней птичке,

      Певавшей мне, с усладой помню я;

      И Прелести явленьем по привычке

      Любуется, как встарь, душа моя.

      Здесь есть одна – жива как вдохновенье,

       Как ясная надежда молода —

      На душу мне ее одно явленье

      Поэзию наводит завсегда…

      Перед пустой когда-то колыбелью

      Задумчиво-безмолвен я стоял.

      «Кто обречен святому новоселью

      Тобой в жильцы?» – судьбу я вопрошал.

      И с первою блеснувшей мне денницей

      Уж милый гость в той колыбели был;

      Он в ней лежал под царской багряницей,

       Прекрасен, тих, как божий ангел мил.

      Года прошли – и мой расцвел младенец,

      Прекрасен, тих, как божий ангел мил;

      И мнится мне, что неба уроженец

      Утехой в нем на землю прислан был.

      Его-то я порою здесь встречаю,

      Как чистую Поэзию мою;

      Им иногда я душу воскрешаю;

      При нем подчас, забывшись, и пою.

      Лет за пятьсот и поболе случилось, что в ясный весенний

      Вечер сидел перед дверью избушки своей престарелый

      Честный рыбак и починивал сеть. Сторона та, в которой

      Жил он, была прекрасное место. Луг, где стояла

      Хижина, длинной косою входил в широкое лоно

      Моря: можно было подумать, что берег душистый

      В светло-лазурные, чудно-прозрачные воды с любовью

      Нежной теснился, что море, влажной трепещущей грудью

      Нежно прижавшись к нему и его обнимая, пленялось

      Свежестью шелковой зелени, блеском цветов и прохладой

      Темных