К нам осень не придёт. Ксения Шелкова
Читать онлайн книгу.
о потёртого армяка вроде тех, в которые кутались остальные нищие обоего пола. Летом она ходила босиком, зимой обувалась в грубые смазные мужские сапоги.
И в поведении она резко отличалась от других обитателей паперти: появлялась раным-рано, почти всё время проводила в молитвах перед иконами или просто преклонив колена на ступенях храма. Никогда не разражалась перед прихожанами плаксиво-монотонной скороговоркой, жалуясь на свою горькую судьбину. Не прикидывалась калекой, хворой, слепой. Её нельзя было найти вечерами в кабаке, в компании пьяных забулдыг и их опустившихся подруг. И когда прихожане вглядывались в её худое, суровое, бледное лицо с впалыми щеками, хранившее следы былой красоты, поневоле многие чувствовали к ней уважение.
Казалось, эта нищенка когда-то знавала лучшие времена, и ей пришлось пережить очень многое. Её усердие в молитвах, полное отсутствие жадности к подаяниям – она всегда брала ровно столько, сколько подавали – также возбуждали сочувствие и интерес.
Она, по-видимому, была бездомной. С некоторых пор повелось, что если у неё не было денег на ночлег, её приглашали переночевать прихожанки, жившие неподалёку. Она не отказывалась, благодарила поясным поклоном, крестила очередную благодетельницу, чуть слышно шептала молитвы.
Эта женщина никогда ни с кем не беседовала. Она, несомненно, вовсе не была немой. При этом любознательная матушка, супруга одного из иереев, пыталась было разговорить нищенку, но та упорно отмалчивалась. Однако, поскольку настырная матушка так и приступала с расспросами: мол, откуда? Чья? Давно ли в Петербурге? Какого звания? и тому подобное, нищенка знаками попросила клочок бумаги и карандаш. И удивлённая матушка прочла корявые, но совершенно грамотные строки: «Дала я обет молчания на долгое время – до тех пор, пока Господь не простит…»
– Как звать-то тебя, странница? – был очередной вопрос.
Женщина немного помедлила, точно затруднялась или вовсе не желала отвечать, но потом всё же написала:
«А Нюркой зовите, коли надобно».
Помимо сего рассказала Нюрка, что пришла в Петербург издалека, званием мещанка, мужа схоронила, никакой родни в Петербурге не имеет. Мол, после мужниной смерти решила богомолкой нищей по миру пойти, грехи свои и его отмаливать.
Словам на клочке бумаги все легко поверили – и Нюрку-молчальницу ещё больше полюбили и зауважали. Её просили молиться за болящих, путешествующих, за души покойных. Прихожане, видя её скудную и трезвую жизнь, которую она вела с таким суровым достоинством, верили, что Нюрка – юродивая ради Христа, что она добровольно взяла на себя подвиг молчания и непрестанной молитвы.
К тому же Нюрка-молчальница как-то сумела заставить остальных нищих уважать себя – а учитывая их нравы, это было и вовсе неслыханно.
Буквально в первый же день к ней подошла Мотька-Жаба, дородная бабища средних лет, что показывала сердобольным прихожанам кучу крошечных ребятишек (взятых «напрокат» в бедных многодетных семьях), и при этом мастерски симулировала паралич правой руки. Она умела виртуозно лить слёзы, рассказывая, как жестокий пьяница-муж отшиб ей руку, а потом и помер, оставив вдовой с малыми детками… В действительности же эта попрошайка отличалась богатырской силой, безжалостностью к своим маленьким «подопечным», и верховодила всеми никольскими нищими.
Новую соперницу она попыталась сразу «взять в оборот» и выгнать с паперти. К удивлению Мотьки-жабы, Нюрка-молчальница не только не стала перед ней заискивать, а лишь глянула на неё с бесконечным презрением и, не удостоив ни единым словом, прошла к храму, встала на колени и принялась молиться. На грубую брань и угрозы в свой адрес Нюрка не отвечала вовсе, а когда рассвирепевшая Мотька размахнулась и отвесила ей оплеуху, Нюрка не дрогнула, не всхлипнула, даже не охнула – только, не разжимая губ, скупо усмехнулась, подошла поближе к Мотьке и пристально глянула ей прямо в глаза…
И тут случилось странное: наглая, никого не боявшаяся бабища помертвела, словно увидела нечто ужасное перед собой, даже щёки её покрыла свинцовая бледность. Она захлебнулась криком, прижала руку ко рту, попятилась и села прямо на пол. Нюрка же спокойно отвернулась и направилась к иконе Николая Мирликийского – земные поклоны класть…
Мотька-жаба отползла на четвереньках, не сводя расширенных глаз с Нюркиной спины. Окружающие с недоумением наблюдали за этой сценой. Что это такое с Мотькой?! Та же подняла дрожащую руку, пытаясь перекреститься, и замычала что-то невнятное. К ней подошла подруга, Фёкла Рыжая – худая, чахоточная девка, и встряхнула Мотьку за плечи. Когда к грозной «хозяйке паперти», наконец, вернулся дар речи, она залепетала что-то невнятное. Фёкла разобрала лишь: «нечистый дух», «должно, ведьма», «как глянула на меня – так будто всю кровь разом высосала» – и тому подобную чепуху.
Остальные нищие уверились, что у Мотьки-жабы, никак, белая горячка: на месте смирной безобидной Нюрки-молчальницы какая-то нечисть ей померещилась! Не встретив поддержки от собутыльников, Мотька завопила, что гнать, камнями бить эту Нюрку нужно, что вовсе не человек она, а демон адовый.
Но никто на этот отчаянный призыв не отозвался… И тогда