Но ещё некоторое время назад не было желаннее этих ветров и стужи для тех, кто совершал свой последний забег в вечность. Выжженная до звона земля была похожа на останки высохшей мумии. Поседевшие от нестерпимой жары космы ковыля и житника бесконечными волнами ложились под порывами ветра. Не принося прохлады, ветер уносился на север. Там, в безмерной дали, солёной свежестью раскинулись просторы родной Балтики.

      Полторы сотни людей в черных бушлатах бежали в плотном кольце казаков. Из последних сил они старались не отбиться друг от друга. Им казалось, что вот-вот, ещё немного, и они добегут, упадут в прохладные волны родного моря. Как страшный мираж сгинет проклятая степь и этот нескончаемый бег. Земля звенела от стука копыт и дробного топота бегущих…

      Казаки с холодным равнодушием смотрели на их мучения. Некоторые, прикладываясь к манеркам с водой, старались делать это как можно более нарочито, щедро поливая усы и бороды. Но все это было пустым глумлением. Моряки не видели этого. Пот, заливая глаза, выедал их словно кислотой. Многие сбрасывали заскорузлые от пота и пыли бушлаты. Сжигаемые яростным жаром, тела быстро покрывались красными пятнами ожогов. Соль разъедала стертую в паху и подмышками кожу до мяса. От этого бег моряков походил на странную пляску раскоряченных, с растопыренными руками нежитей. То один, то другой, не в силах продолжать этот сатанинский забег, падал на звенящую твердь земли. Разваленный надвое жёстким росчерком казацкой шашки, застывал еще одним, безразличным к страданиям и боли, холмиком.

      Но люди не одни были в этот час под палящим зноем. Падальщики, извечные сотоварищи смерти, высоко в небе терпеливо вычерчивали круги. Повиснув черными платами, стервятники зорко следили за бегущими. Падая тяжелыми комьями на недвижное тело, птицы сиплым клокотом приветствовали свою удачу. Неторопливо расклёвывая конский помёт и тела матросов, эти твари не делали различия между экскрементами и человеческим телом. Они с равным усердием поглощали обильную падь. Вырывавшийся из их глоток хриплый клекот, казалось, отправлял в небеса заупокойные молитвы за погибших моряков.

      Моряки бежали плотным гуртом. Широко раскрыв рты, они через силу выталкивали из груди горячий, сухой воздух. Липкие разводы пота на серых лицах делали их неразличимо похожими. Ими двигала только одна мысль, – «не упасть». Для каждого из них это означало сдаться. Они не могли этого допустить. Именно потому они бежали. Заставить свое тело держаться на ногах, не дав себя изрубить, было их борьбой с врагом…

      «Ну-ка, подколи их, пусти их пошибче…», – подхлестывали выкриками друг друга казаки. Запах просоленных потом бушлатов оставлял шлейф едкого смрада. Лошади казаков фыркали и сбивались с аллюра.

      – Федор Иванович, – окликнул ротмистра хорунжий Гонта. – Так мы не доплетемся и до вечера. Надо что-то с этой смердью делать! Может, в расход?

      Усмешка скользнула по прокуренным, седоватым усам ротмистра:

      – Умерьте пыл, хорунжий! Пусть станичники увидят, против кого мы воюем, кто пришел отнять у них землю и баб… А пока пусть комиссарская сволочь еще помучается. Колобов! – крикнул ротмистр.

      От конвоя отделился казак. Осадив лошадь перед ротмистром, он вскинул руку к козырьку:

      – Слушаю, ваш высокоблагородь!

      – Вот что, Колобов, гоните их в тот распадок. Пусть… помоются. Хоть они и христопродавцы, матросня краснопузая, но всё же негоже перед создателем предстать смердящим ещё до смерти.

      Тягучая жидкость, покрывавшая дно распадка источала миазмы прелой тины. Ее поверхность была покрыта бархатно-зелёными, как гной сапной лошади, лепёшками. Но моряки валились в эту адову смесь, как в крестильную купель. Вязкая жижа, просачиваясь под одежду, давала временное облегчение. Не обращая внимания на ее гнилой вкус и запах, многие пили эту взбаламученную взвесь. Купание дало морякам передышку. По исходу часа они смогли добежать до первых станичных хат.

      К вечеру зной и духота достигли предела. Все замерло. Мутная, желто-бурая пелена простиралась от земли в бесконечную высь. Предзакатное солнце, мережащее в потоках раскаленного воздуха, было похоже на отверстую топку жаркой печи.

      Солнце бросало свой жутковатый отсвет на выбеленные мазанки. Яркие, красно-синие птицы и цветы на стенах отливали в его лучах черным крепом. На подсолнухах, лошадях и обозных телегах, на людях и побуревших ветвях деревьев, – на всем лежал мрачный, кроваво-пепельный оттенок небытия…

      В хате было душно. Воняло сивушным перегаром и крепким самосадом. Несколько человек сидели за столом, уставленным полупустыми бутылками. Разоблачившись до нательных рубах, офицеры вяло перекидывались в карты. Пытаясь оживить игру, они то и дело прикладывались к бутылкам с самогоном.

      На кровати, отвернувшись к стене, лежал еще один. Несмотря на удушающую жару, он был в кителе и сапогах. Иногда его тело сотрясала дрожь. Сдавленные звуки, похожие на стон,