Допустим, вы пытаетесь чуть уменьшить собственный свет, на одно деление убавить яркость. Приглушить тоску. Приглушить злость. Приглушить. Допустим, так происходит год за годом, и вдруг случается это – вы находите нечто и можете двигаться дальше. Просто немножко оживаете, вот и все. И приглушаете долгое свое приглушение.

      Джейни, зевая, выходит из комнаты. На журнальном столике коробка пончиков, телевизор работает без звука, отец сидит на своем обычном месте.

      – Это еще что? – Джейни берет со стола гигантское резиновое кольцо.

      – Отдай, – говорит он. – Это сейчас модно. Все целыми днями тренируются.

      Джейни бросает резинку отцу и лезет в коробку с пончиками.

      – Чего это ты такая довольная?

      – В смысле? – не понимает Джейни. – Никакая я не довольная.

      – Нет?

      – Нет, обыкновенная.

      – Извини, ошибся. – Он растягивает резинку над головой.

      – Ты бы поосторожнее с этой штукой, – говорит Джейни. – Окно выбьешь.

      – По-моему, все-таки довольная. Может, это как-то связано с тем, что ты домой каждую ночь под утро приходишь?

      – Не каждую ночь.

      – Ну, достаточно часто, чтобы я думал: “Чего это она домой приходит так поздно каждую ночь?” Часа в три? Как ты потом по утрам работаешь?

      – Никаких поводов для радости у меня нет, окей? Можешь не беспокоиться.

      – С чего это мне беспокоиться, если у тебя есть повод для радости? Я беспокоюсь, только если их нет.

      – Ну вот и хорошо, тогда давай беспокойся.

      Почему она просто не сказала, что проводит время с Кливленд? Ведь для этого необязательно было говорить, что они взламывают птичники. Как было бы удобно. И отец был бы доволен.

      – Ты с ним на работе познакомилась?

      – С кем – с ним?

      – Хочешь однажды явиться домой и объявить, что я скоро стану дедом? Дай мне до этого хоть к алтарю тебя отвести.

      – Я уж лучше аборт сделаю.

      Джейни съела пончик, глядя, как отец с кряхтением растягивает над головой резинку. Она почувствовала легкий укол совести, но делиться с ним не хотелось. Хотелось бережно хранить секрет.

      – А чего тебе нерадостно-то? Работа хорошая.

      – Мучить бедных птиц, ну конечно.

      Только бы не разрушить чары, связавшие их с Кливленд.

      – Там оплачивают учебу в университете, ты знала? Неплохо.

      – Да плевала я на их учебу. Слушай, осторожнее с этой фигней, телевизор грохнешь.

      Они не называли это “воровством”, потому что воровство – это когда таскают блокноты из офисной подсобки, а Кливленд настаивала на том, что они всего лишь выполняют свою работу. Говорить, что они “выпускают птиц на волю” и уж тем более “освобождают” их, она не разрешала. Разве могли они отвезти кур в такое место, где те были бы “свободны”? Их несвобода длилась так долго и зашла так далеко, что они давно потеряли