Взрослых детей Лопухов не мог собрать под родным кровом даже с кончиной их матери. Екатерину Ивановну хоронили в конце октября, в канун ее так и не отмеченного дня рождения. Воцерковленная соседка две ночи подряд читала Псалтирь. Отпевали прямо в квартире. Обошлось без столпотворения. Присутствовали знакомые, соседи и пара коллег по работе. Из родственников к овдовевшему Андрею Васильевичу в Тулу успела приехать только сестра покойной, престарелая вдова, жившая в Сибири.

      Никто из детей так и не появился. Ни младший сын, живший в Англии, ни старший из Москвы не дали о себе знать. Телеграммы как в лету канули. Дочка же, переехав на новую съемную квартиру, не удосужилась поделиться новым адресом, номер телефона тоже, оказалось, сменила. Сообщить ей случившемся было попросту некуда, Андрей Васильевич не знал, кому писать, кому звонить…

      На местном кладбище стоял запах огорода и сухостоя. Рядом во дворах жгли листву. Из-за ограды тянуло горьковатым дымом. Перед могилой неуверенно перетаптывалось человек пятнадцать. Отец Петр, местный батюшка, мерно размахивал кадилом. Отслужить литию ему помогали и здесь двое певчих. Сестра покойной, Дарья Ивановна, тихо переговаривалась с теми, кто держался от могилы подальше. Из-за наваленного по краям рыжего грунта свежевырытая яма чем-то напоминала рану, обработанную йодом.

      Пожилого вдовца трудно было узнать. В прошлом военный, в запас уволившийся полковником, человек обычно собранный и подтянутый, Лопухов сдал за считаные дни. Словно тень застыв за спиной у отца Петра, он выглядел сутулым стариком, да и подавлен был, казалось, не горем, а больше сомнениями и недоумением. О чем мог скорбеть весь этот люд? За всё это время никто не поступился ни одной своей привычкой, как ни в чем не бывало все продолжали жить своей жизнью, пока он в одиночку боролся за жизнь жены, в одиночку выбивался из сил и до дна испил чашу отмеренного человеку горя? Так ему сегодня казалось. Держался Лопухов с достоинством, с таким видом, будто решил покончить с обидами, поставить на них крест. Но даже в сдержанности вдовца чувствовалось упрямое неприятие: человека нет, а вы всё те же…

      Рабочие прибили крышку обыкновенными гвоздями. Гроб был опущен в могилу. В считаные минуты на месте ямы вырос рыхлый холмик свежей земли…

      Поминки были устроены в городском кафе. Сверх меры щедрый обед, обязательные по случаю, бессвязные и медлительные речи, воспоминания и разговоры о покойной… – всё закончилось в три часа дня. Дарья Ивановна осталась после всех, чтобы рассчитаться за обслуживание. Подвыпившего Андрея Васильевича хотели проводить домой, но он наотрез отказался от сопровождения, домой он отправился пешком одному ему известной дорогой.

      Дома Лопухов не находил себе места. Борясь с охмелением, он вышел в сад и начал было собирать под яблонями падалицу, но вскоре, оставив не наполненное и до половины ведро в беседке, пошел разбирать садовый инструмент: грабли, лопаты, мотыги. А стоило вернуться в дом, как вновь потянуло на свежий воздух.

      Андрей Васильевич заставил себя сесть в кресло. То самое, в котором жена любила дремать после обеда. Он смотрел в окно на безлюдную улицу. Душу всё так же разъедала горечь: Екатерины Ивановны, Катюши… ее больше никогда не будет рядом. Это казалось невообразимым. И дети-то, дети, чада любимые… – тоже молодцы, отмочили номер! На похороны матери ни один не пожаловал! Как такое могло случиться? Как угораздило их с женой растерять своих чад?

      Младший сын, Иван, жил в Англии. За границу Иван подался из-за перестроечных мытарств в надежде на лучшую жизнь. Там продолжал писательствовать. Там и женился. Да не просто на англичанке – на аристократке. По сей день в это как-то не очень верилось. Прадеды и деды землю пахали, и вдруг – высший свет! Чему же теперь удивляться? Жизнь у молодых не заладилась: слишком разными оказались сын пахарей и потомственная дворянка. Вот и вся история. После развода сын бедствовал. Писательство не обеспечивало хлебом насущным даже в Англии.

      Андрей Васильевич много раз пытался Ивану дозвониться, но в Лондоне включался автоответчик, Ваниным голосом аппарат выдавал непонятную тарабарщину. Язык чужой страны, – как непривычно было отставному офицеру слышать его из уст собственного сына. Телеграмма, отправленная с главпочтамта, скорее всего, не дошла до адресата: ведь если бы Иван получил ее, то давно был бы дома в Туле.

      В разъездах оказался и старший сын, Николай. Тот, в отличие от Вани, стал человеком обеспеченным, жил в Москве. Референт, отвечавший в офисе по прямой линии сына, сообщил, что «Николай Андреич» срочно улетел в «Штаты», а мобильный телефон «николай-андреича», дескать, перестал принимать звонки еще при посадке на рейс, и теперь какое-то время «шеф» будет недоступен, в самолетах мобильная связь пока только вводится. Лопухов долго не мог прийти в себя от этого тона: как же так, когда ни позвонишь, всё время приходится общаться с чужими людьми, просить,