Вторая жизнь Марины Цветаевой: письма к Анне Саакянц 1961 – 1975 годов. Ариадна Эфрон
Читать онлайн книгу.
Хорошо хоть не усомнился в поэмах. А что дальше слышно?
Может быть, к концу месяца приеду на коротко в Москву, может быть, и нет, а Вас ждем в начале июня, надеюсь, что ничего не помешает. Сейчас дожди, соловьи, черемуха.
Обнимаю Вас.
22
16 мая 1961 г.[143]
Милая Анечка, только вчера отправила Вам какую-то сомнительную открытку – то ли писала Вам, то ли не писала в ответ на рецензию Твардовского[144] – плодом этих горестных раздумий и явилась открытка, а сегодня получила следующую Вашу весточку, и опять надо утомленному лентяю браться за перо. Чем мне за семь верст киселя хлебать – учитывая, что опять дождик – до почты, где прямая связь с Москвой только что-то около двух неудобнейших часов в сутки, а остальное время надо пытаться «связаться» через Калугу, может быть, проще будет Вам послать мне телеграмму? Хорошо было бы, чтобы Вы ее дали, узнав у Орла, до какого числа он будет в Москве и вообще желает ли меня лицезреть в этот заезд. Он мне писал, что будет в Москве в июне. Отменяет ли его майский – возможно, скоропалительный заезд в Москву июньскую поездку? Мне ведь отсюда выбраться не так быстро, и нужно было приехать ближе к концу месяца, и если Орлов приедет на 2–3 дня, мы рискуем с ним разминуться. А вообще-то я, конечно, рада буду его повидать, он много сделал для маминой книжки и многое принял близко к сердцу, что не так-то часто встречается у людей пожилых и многоопытных!
Насчет «живописаны»: я Вам дала все сведения по этой строке[145] – черновые и беловые варианты (беловой Вы, по-моему, сами видели), с Вас и спрос. Макаровские же и Орловские соображения по этому поводу мало меня интересуют[146]. Только на моей памяти (Вас еще тогда на свете не было) одного из гослитовских редакторов сняли-таки с работы за замену пушкинской «птички божьей» (не знающей ни заботы, ни труда)[147] «птичкой вольной». Дело было в 23-м, фамилия пострадавшего – Калашников (и Пушкин).
Относительно Вашего приезда: разбивайтесь в лепешку, но не откладывайте – вдруг что-то помешает Вам или мне! Надо непременно застать хоть хвостик ранней весны, соловьев, цветение сирени, разнообразие оттенков молодой листвы, пока она не смешалась еще в одну сплошную, общую и ничью, зелень. И меня надо Вам застать, пока я еще несомненно жива, и прогрессирующий идиотизм не завладел мною окончательно.
Увы, после маминой смерти, и более близкой по времени и пространству (когда мама умерла я ведь сама была «по ту сторону») – смерти Бориса Леонидовича я твердо убедилась в том, что и сама непременно умру. Раньше, даже на самом краешке жизни, я не задумывалась о том, что и мои дни сочтены. А теперь знаю, что прожито уже много-много, осталось мало-мало, и надо торопиться. Торопиться же что-то не хочется.
Сейчас цветут вишни, сливы, черемуха. Я уже несколько раз навещала домик маминого детства – и очень хорошо, т. к. «отдыхающие» еще не наехали (домик на территории Дома отдыха) и было пустынно и тихо. Вокруг дома растут четыре высоченных ели, когда-то посаженные дедом в честь четверых его детей[148].
Побывала
Печаталось:
См. коммент. 2 к письму 21 от 15 мая 1961 г.
См. коммент. 2 к письму 17 от 19 апреля 1961 г.
Александр Николаевич Макаров (1912–1969) – один из самых влиятельных критиков 1960-х гг., член Комиссии по литературному наследию М. Цветаевой, считал, что Цветаеву «необходимо ввести в литературный обиход» и «не только ее имя, но и творчество», но в то же время он утверждал, что «широкой популярности ее стихи не завоюют, им скорее не “настанет свой черед”, а прошел черед», ибо для нее свойствен «крайний индивидуализм, сознательная глухота к общественным вопросам, народным нуждам, воспевание плотских радостей, любви и гибели» (
Четверостишие из поэмы А. С. Пушкина «Цыганы». Редактор Калашников убрал слово «божия» из пушкинского текста в 1923 г., вероятно, опасаясь гнева цензуры: упоминать Бога в те времена не рекомендовалось, так как велась антиклерикальная кампания.
И. В. Цветаев любил Тарусу, там им была арендована дача «Песочное», где начиная с 1892 г. каждое лето отдыхала семья. Вокруг дачи он высадил четыре ели в честь рождения каждого из своих детей. Рассказывают, что в 1941 г. произошла почти мистическая история: сразу после гибели Марины Цветаевой в Елабуге засохла ее ель в Тарусе. Эта история легла в основу рассказа А. И. Цветаевой «Елка».