Мы подходим к выходу на сцену, к нескольким пытающимся поймать удачу за хвост претенденткам вроде меня, и девушки мгновенно, оценивающе просканировав мое тело, отворачиваются. Судя по мрачным лицам и молчанию, они видят во мне очередную конкурентку.

      Оглушающая музыка стихает, и доносятся голоса. Спустя несколько минут мимо нас проходит раскрасневшаяся девушка со слезами на глазах и исчезает в коридоре.

      Я поднимаю глаза на Надю. Она равнодушно пожимает плечами.

      – Ты же не раз участвовала в танцевальных конкурсах и должна понимать – побеждает не тот, кто лучший, а тот, кто умеет лучше продемонстрировать себя на паркете! Тут аналогично!

      Вздыхаю и отворачиваюсь. Мама отдала меня на бальные танцы, чтобы было куда выходить энергии ее неугомонной дочери, весь день готовой носиться с мальчишками и всегда предпочитающей брюки платьям. Энергия получила свой выход, я научилась пластично двигаться, полюбила красивые платья и стала пользоваться внешними данными, что дала мне природа, но спокойной, воспитанной и уравновешенной девушкой оставалась только снаружи и только для радости мамы. Если говорить языком танца, европейской программе я всегда предпочитала латинскую.

      От моих мыслей меня отрывает властный женский голос, вызывающий на сцену какую-то девушку, и я смотрю в спину отправляющейся на сцену новой претендентке.

      Сердце в груди отбивает чечетку от осознания того, что скоро наступит моя очередь.

      «Что я делаю?!» – снова поднимает восстание внутреннее «я», но я заталкиваю его обратно воспоминаниями о маме, о ее натянутой улыбке на усталом лице, потухших глазах, об исчезающих обезболивающих на ее тумбочке. Она лучше меня осознает, что, когда придет ее очередь на операцию, она уже не будет для нее актуальна. Похоже, мама смирилась с преследующей ее старухой с косой, но я – нет! Она мой единственный родной человек! Моя связь с детством. Отец бросил нас, когда я была еще маленькой, и я даже не